Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям - [7]

Всех подвигов Остапа не перечесть, но те, в которых я принимал самое непосредственное и активное участие (с правом на определенную долю добычи), каленым железом выжжены в моей памяти.

Однажды его осенило — собрать средства на сооружение памятника лошади Пржевальского.

— Други мои! — начал он свою трогательную, проникновенную речь, взобравшись на парту. — Никогда на свете не было более преданного и умного товарища, чем верный спутник и соратник по экспедициям великого путешественника Пржевальского — его кобыла. Голод, холод, ядовитые змеи, полчища скорпионов и кровожадной саранчи обрушились на заблудившуюся в дебрях Центральной Азии экспедицию. Все преодолели они, кроме свирепого голода. И тогда отощавшая кобыла отдала себя на съедение людям. Целую неделю продержалась экспедиция, оплакивая за завтраком, обедом и ужином довольно вкусную лошадь. Так пусть подвиг лошади Пржевальского не умрет в веках, пусть он возбуждает аппетит у новых, отважных, не щадящих себя исследователей!.. Наш уникальный памятник будет укором всем сытым и недалеким… А скульптора обязательно пригласим из столицы… Конечно, бронза и ваятель обойдутся недешево, но память благодарных потомков — дороже!

Сумму на увековечение героической кобылы собрали быстро и поручили Остапу приглашение столичной знаменитости. Вдохновитель отправил восторженную телеграмму, где, между прочим, сообщал, что материалы и «натура» готовы.

Ответ последовал незамедлительно: " Выезжаю первым поездом зпт встречайте тчк».

Бендер снял под мастерскую самый ветхий сарай, провонявший вяленой воблой, и соорудил помост из ящиков.

Прибывший ваятель прямо с вокзала отправился делать эскизы к предстоящему шедевру.

Хитроумный Остап вывел на помост в качестве лошади-натурщика — меня.

— Коля, Остен-Бакен, милый, не подведи, — шепнул командор и наградил меня стартовым пинком.

Я резво и проворно — то ли рысью, то ли галопом продефилировал мимо изумленного маэстро, старательно отбивая всеми четырьмя конечностями маршевый такт.

— Что же вы, уважаемый, не начинаете? — спросил Остап с укоризной в голосе. — Мы хорошо заплатим!

— Но… — сказал скульптор и тяжело опустил руки.

Я исполнил эту не совсем четкую команду и увеличил темп. Ящики затрещали и начали угрожающее крениться.

— Голос! — приказал Остап.

Я сильно и вдохновенно заржал.

— Предсмертная мука, — объяснил Остап. — Прощание с родными и близкими.

Я повалился на спину и конвульсивно задергался, пуская обильную слюну.

— Так вы будете увековечивать скотину? Торопитесь, скоро отдаст концы.

— Я… Я…

— А что, вы видите здесь другого лепилу?

— Но натура… — ваятель попробовал урезонить разошедшегося юнца.

— Да, вы правы, видок у коняги затрапезный, и порода подкачала — всего лишь остен-бакенская. Грива, увы, потеряна в сражении с блохами, а хвост сам отвалился по неизвестной науке причине, копыта же украдены цыганами…

— Хва-а-а-а-тит! — завопила уязвленная знаменитость. — За такое издевательство я и копейки не возьму!

— И правильно сделаете, — сказал Остап строго вслед спешавщему на вокзал разгневанному творцу.

Еще не успел поезд отчалить от платформы, как столичный лепила был публично обвинен в срыве исполнения бронзового заказа и присвоении денег. Закончил Остап разоблачение убедительной просьбой не связываться с проходимцем, так как тот, по верным сведениям, имел дядю — сенатора, тетю фрейлену двора его величества — и двоюродного брата жандармского генерала.

До сих пор иногда ржу ночами, когда бессонница…

А любительский спектакль — по «Гамлету» Шекспира Вильяма!

Трагикомедия!

Я-то думал, что Остап ничего лучше, чем вульгарная продажа входных билетов, не смострячит.

— Зачем оскорблять лучшие чувства почтенной публики, Коля ты Остен-Бакен, — сказал Остап, раскрывая солидный фолиант. — Идея в другом… Уверен: никто в нашем городе — да и во всей великой империи, включая обе столицы, — не играл принца датского в истинно классическом варианте.

— Это как? — спросил, я берясь за третье пирожное из дюжины презентованных мне расщедрившимся юным комбинатором.

— Я тут обнаружил вопиющий факт. Гамлет у почтенного Шекспира безобразно толст и с одышкой.

Кусок застрял у меня в горле.

— Из тебя, прусский барон, выйдет изумительный страдающий принц.

— Угу, — я степенно прожевался. — Мне теперь все понятно… Ты хочешь слупить с моего родителя деньгу за то, чтобы я получил главную роль!

— Роль тебе дадут и так. В моих руках — неопровержимые улики насчет истинного лица и комплекции принца датского. Но после получения роли ты должен громогласно и решительно заявить, что без настоящего черепа — уяснил? — без настоящего черепа ты произносить знаменитый монолог не будешь.

— А вдруг мне откажут за неимением такового? — сказал я с надеждой в голосе.

— Вот тут-то и начнется самое интересное. Доставать череп буду я, а настоящий череп имеет и настоящую — и отнюдь не малую — стоимость.

— Но это же жутко — держать в руке человеческий череп!

— Потерпишь, не барышня…

Мое назначение на роль Гамлета прошло без сучка и задоринки, но и без какого либо энтузиазма — все покорно согласились с аргументами Бендера. Но зато мое безапелляционное заявление-каприз с требованием настоящего, без подделки, черепа произвело фурор. Всем вдруг безумно захотелось увидеть на сцене именно настоящий череп, а не муляж из папье-маше.