Юность грозовая - [21]

Долго они сидели. Лампа мигала и сильно чадила. Клубы табачного дыма плотной завесой плавали над головами.

— Завтра всю твою солдатскую амуницию закопаю в саду, — рассуждал Холодов. — Степке пока ничего говорить не будем, проболтается еще.

Неожиданно за стеной, в приткнувшемся к дому сарае, захлопал крыльями петух и хрипло, будто кто-то давил ему горло, кукарекнул. Ефим, как ужаленный, вскочил и, затаившись, вопросительно посмотрел на отца.

Холодов тихо засмеялся и проговорил:

— Зарю возвещает.

— У-у, черт, напугал, — буркнул Ефим и, вздохнув, жалующимся голосом добавил: — Боюсь, во сне стану кричать.

Он громко зевнул, прошелся по комнатушке, потом присел на кровать и начал стаскивать сапоги.

— Сил больше нету, спать хочу. Все эти дни, как воробей: сплю, а сам все слышу.

Холодов направился было к двери, но Ефим остановил его:

— Забери, батя, эту коптилку, — он показал на чадящую лампу. — Голова от нее разболелась.

Холодов взял лампу и бесшумно открыл дверь.

Вдруг он застыл на месте. Ему показалось, что голова Тани нырнула под одеяло, он даже видел, как дрогнул угол подушки. Кровь ударила в виски Холодову. «Она слышала разговор, — чуть слышно прошептал он сам себе. — Погубит нас чертова девка, пропадем мы».

Держа перед собой лампу, он сделал несколько шагов к кровати, на которой лежала Таня, остановился у изголовья и прислушался к дыханию девушки. «Притворяется, дрянь», — твердо решил он.

Ефим уже лежал в постели.

— Ты чего, батя? — испуганно спросил он, вскакивая и хватаясь за брюки.

Холодов приложил палец к губам и присел рядом с сыном.

— Сдается мне, слышала она все, — кивнул он на дверь, выходящую в комнату Тани.

— Что ты! — ужаснулся Ефим, растерянно озираясь.

— Не иначе как она продала тогда Степку, захлопали нас с зерном.

— Что же делать? Может, мне уйти?

— Куда?

— Где-нибудь с недельку перебьюсь, а там, глядишь, немец нагрянет.

— К черту! — зло проговорил Холодов. — Из своего-то дома? Нет уж… Мы присмотрим за ней, в случае чего… Пойду гляну.

— Не надо, батя.

Холодов шагнул через порог. К кровати Тани подходил на цыпочках. Осторожно приподнял край одеяла. Девушка дышала ровно, ни один мускул лица не дрогнул.

— Слава богу, померещилось, — облегченно вздохнул Холодов.

11

Отряхнув у порога пыль с рубашки, Захар Петрович хмуро посмотрел на сына. Федя сидел за столом с книжкой, заслонив головой чуть теплящуюся красноватым светом лампу.

— Чего уткнулся, глаза губишь? — сердито проворчал Захар Петрович и, глянув на плотно завешенные окна, приказал: — Выкрути-ка побольше фитиль, сидите, как в погребе.

— А тебе шить, что ли? — возразила жена, направляясь к печке, чтобы подать ужин. — Не шибко достанешь керосин, будем сидеть в потемках.

Захар Петрович отмахнулся от нее и загремел рукомойником.

Федя закрыл книгу, вылез из-за стола и прилег на койку. Наблюдая за отцом, догадывался, что он вернулся не в духе: случилось что-то.

Между тем Захар Петрович расчесал пальцами бороду, взялся за ложку. Мать присела рядом с ним и беспокойно спросила:

— Куда это с обеда Иван Егорыч поскакал? Туча тучей, чисто хворый. Ни на кого не смотрит.

— Ас чего ему бодрым быть? — Захар Петрович помешал горячий борщ. — Дела ерундовские подошли. Как бы нам не того. Немец наседает, к Трехостровской вышел. Завтра с утра хлеб отправлять будем. Обещали подослать какую-то колонну машин. Все брички под зерно поставим.

— А мы как же? — простонала жена. — Останемся, что ли?

— Пока еще никто не уезжает, — задумчиво ответил Захар Петрович.

Федя спросил:

— Батя, а правда, говорят, скот будут угонять?

— Ежели потребуется — погонят. Фашистам не оставим.

— Как будто не знает, а самого назначили старшим, — выпалил Федя. — А Лукич у тебя заместителем.

Отложив ложку, Захар Петрович поднял глаза на жену. Она в ответ лишь покачала головой.

— Сорока, что ль, на хвосте принесла? — попытался отшутиться Захар Петрович.

— Узнал, — загадочно улыбнулся Федя. — Мы все знаем. Возьми меня с собой.

— Тогда видно будет. Скажи своим друзьям, чтоб поменьше языком болтали, — строго сказал Захар Петрович и заковылял в горницу. — Ложись пораньше спать, завтра на току работы много.

Первой об угоне скота из станицы узнала Таня. Днем она случайно подслушала разговор Курганова с бригадиром полеводческой бригады. Председатель требовал срочно привести в порядок брички, фургоны, арбы, упряжь. При этом он сказал, что старшим по эвакуации скота будет Захар Петрович, его помощником — дед Лукич, а скотогонами — ребята-комсомольцы.

Через час об этой новости уже знали Миша, Василек и Федя.

— Я обязательно поеду, уговорю дядю Ваню, — заявила Таня.

Ее решение ребята одобрили и договорились ехать все вместе.

Спозаранку, когда в станице еще не улеглась петушиная перекличка, Василек помчался к Мише. Он потихоньку подошел к окну и постучал.

— Скорее, — торопил Василек. — Подводы вереницей пошли на ток. Видно, решили закончить с хлебом, а потом уж скот начнут отправлять.

— Я еще матери не говорил, что собираюсь ехать, — признался Миша.

— Я тоже бабке ни гугу.

Когда они подъехали к току, там уже вовсю работали. Колхозники прямо из вороха насыпали зерно в мешки и торопливо носили их в машины и подводы, а высыпав, бегом возвращались назад. К тем машинам и подводам, что стояли подальше от ворохов, выстроились живые цепочки: из рук в руки передавали ведра с зерном.