Юность Добровольчества - [94]

Вигель чувствовал, как с каждой минутой нарастает боль в раненой ноге, а сапог наполняется кровью. От бешенной скачки разошлась рана, и теперь о скором возвращении на фронт приходилось забыть.

– Я тоже был излишне разок в тот вечер. Так что и вы не держите зла. Кстати, позвольте высказать вам комплимент: вы мастерски владеете клинком.

– Что уж! – Гребенников улыбнулся, и на лице его отразилась гордость. – Вообще, если без скромности, то в полку я по этой части лучшим считался. Стреляю я постольку-поскольку, а, вот, шашка – дело иного рода, – ротмистр извлёк клинок, любовно погладил его. – Когда она у меня в руке, так будто бы я с ней родился, будто она моей руки – продолжение. В бою бывало я один на десятерых шёл. И так душа моя пела тогда! Это настоящие бои были, не чета сегодняшнему. Решительно!

Мимо прошли два казака, тащившие на носилках не подающего признаков жизни человека. Николаю показалось, что это Филька. Он тронул поводья и приблизился, чтобы разглядеть лучше. Это точно был денщик Северьянова.

– Ранен? – спросил Вигель одного из казаков.

– Никак нет. Зарубили, сволочи. И сестру с собой увели, и раненых нескольких.

Николай перекрестился.

– Знакомый? – спросил Гребенников.

– Денщик моего покойного друга. Час тому назад мы разговаривали с ним.

– Да, смерть – наглая стерва. Приходит, не предупредив и не постучав. Как тать ночной. Я, вот, что сказать хотел, капитан. Вы бы забрали у меня крест тот. Поручика Миловидова.

– Зачем?

Ротмистр пожал плечами:

– Так ведь вы его знали. Семью его знаете. Сами из Москвы родом. А я? Где я, а где Москва?

– Мы с вами, Владимир Васильевич, от Москвы на равном расстоянии. И один нам с вами туда путь.

– Но может, всё-таки возьмёте? Я поручику поклялся, что волю его выполню, а меня последнее время предчувствие гложет, что не выполнить мне этой клятвы, не дойти до Москвы. А как-то нет охоты клятвопреступником быть. Решительно.

– Хорошо, давайте крест, – согласился Вигель. – Только ведь и я до Москвы могу не дойти.

– Не мы с вами, так другой кто дойдёт, – Гребенников протянул Николаю крест. Он вдруг улыбнулся лукаво и спросил: – А что, господин капитан, хоть мировую-то вы не откажетесь со мной выпить?

– Не откажусь!

– Когда и где?

– Когда мир настанет, в Москве!

Глава 12. Крест власти

18 ноября 1918 года. Омск

«Вследствии чрезвычайных событий, прервавших деятельность Временного Всероссийского Правительства, Совет министров, с согласия наличных членов Временного Всероссийского Правительства, постановил принять на себя полноту верховной государственной власти.

Постановление Совета министров от 18 ноября 1918 г. Ввиду тяжкого положения государства и необходимости сосредоточить всю полноту верховной власти в одних руках, Совет министров постановил передать временно осуществление верховной государственной власти адмиралу Колчаку, присвоив ему наименование Верховного Правителя».

Это краткое сообщение было передано по телеграфу во все концы Сибири. Прочитав её, Борис Васильевич Кромин не мог сдержать удовлетворения. С каким нетерпением ждал он этого дня! И вот – свершилось! Сформировавшаяся по итогам сентябрьского совещания в Уфе Директория рухнула, не просуществовав и двух месяцев. Да и странно бы было не рухнуть ей! Все посты в новом правительстве поделили между собой люди, чьи имена ничего не говорили не только России, но даже Сибири. Поделили, исходя, в основном, из узкопартийных интересов между своими, эсерами. Даже крупный знаток Дальнего Востока, пользовавшийся там большим авторитетом, генерал Хорват не был включен в Директорию. Верховным главнокомандующим избрали генерала Болдырева, человека, достойного этой должности. Но и здесь допустили бестактность! Записали заместителем Болдырева создателя Добровольческой армии генерала Алексеева, даже не снесясь по этому поводу с самим Алексеевым. Нельзя было не подивиться такому решению. Особенно тому, как мог допустить его сам Болдырев. Хороший военачальник, не прославившийся, однако, ничем, «назначил» своим заместителем старого, заслуженного генерала от Инфантерии, бывшего начальником Штаба при самом Императоре, имя которого было на устах у всей России. Смеху подобно! Правда, генерал Алексеев предпочёл «не заметить» допущенной глупости и прислал Директории «искреннее поздравление».

Падение Директории казалось неизбежным, идея диктатуры носилась в воздухе. Но кто бы мог подумать, что рухнет она от столь пустякового случая. На банкете в честь приезда в Омск французского генерала Жанена русские офицеры, подвыпив, потребовали исполнить после Марсельезы национальный гимн, который эсеры презрительно именовали «монархической молитвой». Требовать исполнения русского гимна – разумеется, серьёзное преступление! Но к нему добавлялось и другое: офицеры, выступившие с этим требованием, были известны как ярые противники Директории. Их решено было арестовать. Вместо этого они сами арестовали двух директоров вкупе с управляющим делами и заперли на ночь в одну из казарм. За арестованных никто не вступился, и переворот стал свершившимся фактом.

Быстро собравшись, Борис Васильевич вышел из дома и, остановив пролётку, приказал ехать в резиденцию правительства. Он должен был срочно увидеться с Адмиралом. Кромин прибыл в Сибирь в начале сентября, добравшись морским путём из Гельсингфорса до Владивостока, а оттуда в Омск. Не мог понять Борис Васильевич, отчего именно этот город избрало сибирское правительство своей столицей. Его достоинством считалось отдалённость от линии фронта, но недостатков, по мнению Кромина, было больше. Омск никогда не был сердцем Сибири. Её интеллектуальным центром. Здесь, преимущественно, обитали люди торговые, причём далеко не самого высокого уровня. Омск показался Борису Васильевич мещанским городом. Здесь не было ни общества, ни чиновничества, ни интеллигенции, не считая нескольких умников из бывших политкаторжан и ссыльных. Правда, с приданием ему столичных функций в Омск потекли люди разных слоёв. Поток беженцев и искателей места в краткий срок переполнил тихий город, увеличив его население в разы. Снять угол в Омске стало задачей сложнейшей и весьма дорогой. Кромин, впрочем, устроился довольно недурно, сняв просторную комнату у милой старушки-хозяйки, взявшей на себя попечение обо всех бытовых нуждах капитана.