Юность Добровольчества - [114]

Кромин возвратился через полчаса, держа в руках подписанный наряд на получение тёплых вещей.

– Ну, брат, и навёл же ты шороху там. Интендант наш так рассвирепился! Я, говорит, дворянин, а он мне «подлеца» отвесил! Сумасшедший, говорит!

– Его бы на моё место… Сволочь.

– Чёрт с ним! Забудь! – Борис хлопнул Тягаева по плечу. – Вечером вещички по этому наряду будут погружены в твою теплушку, а ночью отправишься к своим. Доволен?

– Более чем, – отозвался Пётр Сергеевич. – Не знаю, что бы без тебя делал.

– Так-с, – Кромин подхватил друга под руку, – теперь едем ко мне. До вечера время есть, а нам потолковать нужно. Вот ведь как закрутилось всё, а…

Разговор продолжался уже в пролётке.

– Я живу здесь недалеко, – говорил Борис. – В Омске столько народа, что угол найти – задача наисложнейшая.

– Большую часть этого народа следовало бы незамедлительно вытащить из кабаков и послать на фронт. И все эти заведения закрыть до окончания войны. Видел я ночью тыловую жизнь. Затошнило…

Лицо Кромина омрачилось:

– Не сыпь соль на рану. Сам вижу, что неладно. А что делать? Тут тонко подойти нужно…

– Пока вы тонко будете подходить…

– Ладно! Не будем об этом сейчас… Ты, стало быть, в подчинении Каппеля теперь? И что он?

– В каком смысле?

– Во всех смыслах. У нас о нём чего только не судачат. Одни превозносят, другие наоборот – считают выскочкой. Многие, по-моему, просто завидуют. А, вообще, подозрительно относится большинство. Кому верить? Как докладывать мне Верховному?

– Доложи, что в России нужно поискать людей, более преданных ей, более честных и самоотверженных, чем полковник Каппель. Если и найдутся, то единицы. И командиров, равных ему по таланту, я немногих знаю.

– Так-с… Очень хорошо. Я, признаться, так и полагал, что клевещут.

– Клевещут шкурники, из-за которых нам приходится сегодня отступать. Если они теперь сидят у вас при штабе, гоните поганой метлой. Они любое дело угробят.

Кромин промолчал.

– Скажи, Борис, ты о моих ничего не слышал? – спросил Тягаев.

– Нет… Нет… Связи с Москвой и Петроградом нет у меня… Но сам знаешь, отсутствие новостей – это уже хорошая новость.

Почему-то показалось Петру Сергеевичу, что что-то не договорил ему старый друг. А тот уже оживился снова, произнёс таинственно:

– Есть у меня, Петя, для тебя сюрприз один…

– Ты знаешь, что я сюрпризов не люблю.

– Знаю, но не могу отказать себе в удовольствии… Тебе он понравится! Только придётся мне тебя покинуть на часок… Заодно сам получу вещи со склада, а то ты ещё кого-нибудь на дуэль вызовешь…

Квартира, занимаемая Кроминым, была невелика, но ухожена. Явно чувствовалось присутствие женской руки, но самой женщины видно не было.

– Хозяйка моя уехала на неделю в Курган, к больной кузине, кажется, – сказал Борис. – А я целыми днями отсутствую, так что в доме шаром покати… Но ты располагайся. Отдыхай, пользуйся всем. Да! Ванна в твоём распоряжении! Ты же, поди, уже и забыл, что это такое. Бельё бери, мыло… Короче, чувствуй себя, как дома!

– Спасибо, – Пётр Сергеевич снял свой ветхий полушубок, повесил его на крючок.

Кромин покачал головой:

– Постарел ты, брат. Седина уже во всю голову… Да, не пощадила нас жизнь… Кажется, вчера только у тебя на квартире сидели, прощальный наш ужин… А вечность прошла. Ведь я не чаял тебя живым увидеть. Ты не болен ли? Исхудал так, что на Кощея похож, ей-богу.

– Зато ты, по-моему, раздобрел, – чуть улыбнулся Тягаев.

– Есть маленько. Да и как не раздобреть? Прежде я всё по морям ходил, всё в движении был. А тут! – Борис махнул рукой. – Сначала в Гельсингфорсе несколько месяцев сидел на квартире безвылазно, бездействием маялся. Ещё Эмилия пилила… Верно говорят, Петя, не дай Бог злую жену. Вырвался от неё – словно ветер парус наполнил. Полетел! И вот, я здесь. А здесь всё то же – кабинетная работа, сидение на одном месте… Однако же, заговорились, – спохватился он. – Располагайся здесь. А я скоро буду.

Нет, не изменился Кромин. Слегка раздобрел, немного добавилось сознания своего привластного положения, а в остальном – тот же. Та же размеренность и плавность в движениях, в речи, на мягкие волны похожей, та же солидность и основательность. Глянул полковник на своё отражение в висевшем на стене зеркале, поморщился: действительно, краше в гроб кладут – щёки до черноты провалились, под глазами мешки, седина, ещё недавно только пробивающаяся, теперь обильная… Зубы шататься стали от недоедания, кровь из дёсен сочилась. Далеко ли до цинги?

Осматривать жилище Кромина полковник не стал, а прошёл сразу в ванную. Ванная! Горячая вода! Это – сон какой-то. И смыть с себя всю грязь – не счастье ли? Не блаженство ли? Мыло… Чистое бельё… Какой-то другой мир. Не разнежиться бы – ночью уже назад, к своим, в тиски… Но в эти, перехваченные у жизни несколько часов, ощутить себя снова человеком! Кто знает, может, и в последний раз?

Вымывшись, Тягаев почувствовал себя бодрее, хотя при этом клонило в сон, расслабленное тело, столько времени державшееся в жёстких условиях, просило теперь отдыха. Но на отдых времени уже не было. Даже на то, чтобы мундир вычистить не было его. Ныло тело, молило дать передышку ему. Тело – предатель духа. Дашь поблажку ему, и сразу требует оно ещё и ещё. И так трудно вновь укрощать его.