Юность Добровольчества - [106]

Колчак принял предложение Гленона. Многие офицеры и политические деятели уговаривали его остаться в России, но адмирал остался непреклонен. На прощальном вечере он говорил собравшимся у него офицерам:

– Я считаю, что единственное, чем я могу принести пользу, это драться с немцами и их союзниками, когда угодно и в качестве кого угодно; я считаю, что это будет единственная служба Родине, которую я буду нести, принимая участие в войне, которую я считаю самым важным, самым существенным делом из всего того, что происходит, что революция пошла по пути, который приведёт её к гибели, но я не политический деятель, я солдат, и поэтому считаю нужным продолжать свою службу, чисто военную. Раз я не могу в России принимать участия в этой борьбе, я буду продолжать её за границей.

В тот вечер фронтовая делегация Союза офицеров армии и флота преподнесла ему саблю с надписью: «Рыцарю чести от Союза офицеров армии и флота»…

Но, вот, сбылись чаяния годовой давности, и роль диктатора навязана ему. Иначе как крест, воспринять эту власть Александр Васильевич не мог. Его делом была война, а не политика. Душа рвалась к морю. Там легко твёрдо стоять на ногах даже в шторм, а здесь вечная качка, которой не преодолеть. Душа рвалась туда, где шли бои, где армия сражалась с врагом, на поле брани. Там настоящее дело, там не до политики. А судьба решила иначе, судьба запирала его в Омске с тем, чтобы заниматься самым ненавистным делом. Какая бездарная трата сил! Но как отказаться? Что если и в самом деле, именно ему выпал жребий очистить Россию от большевиков? Уклониться – не трусостью ли было бы? Нельзя бежать от креста, крест надо принять и нести. И исполнять долг перед Родиной до последнего вздоха. Великая работа предстояла впереди. А как, с какой стороны взяться за неё? И на кого опереться?

Адмирал тяжело посмотрел на Кромина. Тот стоял перед ним, кряжистый, широколицый, с унтерской щёткой усов, смотрел преданно, готовый хоть теперь взяться за любое дело. Знал Александр Васильевич его и в бою, и в работе, знал, что капитан дела не испугается, не увильнёт. Но какое именно дело поручить ему, всю жизнь, как и сам Колчак, отдавшему морю? Оставить покуда в Омске, при себе. Хоть один человек, с которым знакомы давно, которому точно можно доверять… Адмирал взглянул на часы, обратился к Кромину:

– Идёмте, Борис Васильевич. Меня уже ждут…

Правителя, действительно, ждали. Ждали офицеры, представители общественности и союзных миссий, корреспонденты. В их присутствии адмирал принял присягу. Сосредоточенным было сухое, с резкими чертами лицо, сурово смотрели чёрные глаза, громко и чётко звучал мужественный голос:

– Обещаюсь и клянусь перед Всемогущим Богом, Святым Его Евангелием и Животворящим Крестом быть верным и неизменно преданным Российскому Государству как своему Отечеству.

Обещаюсь и клянусь служить ему по долгу Верховного Правителя, не щадя жизни моей, не увлекаясь ни родством, ни дружбой, ни враждой, ни корыстью и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии государства Российского.

Обещаюсь и клянусь воспринятую мною от Совета министров Верховную Власть осуществлять согласно с законами Государства до установления образа правления, свободно выраженной волей народа.

В заключении данной мной клятвы осеняю себя крестным знамением и целую слова и Крест спасителя моего. Аминь.

Глава 13. Во стане своём чужаки…

Начало декабря. Омск

Рано сходит сумрак на ноябрьско-декабрьском пограничье. Не успеет глаз белому свету обрадоваться, а, вот, уж снова темнота. Длинны и холодны ночи зимние. В Сибири – особенно.

Час тому назад прибыл Пётр Сергеевич в Омск, уже сумрачно было, а пока в незнакомом городе отыскал учрежденья нужные, так и окончательно стемнело. Вечер настал, и люд чиновный разбежался по домам, на месте никого не оказалось, дежурный зевнул равнодушно: «Завтра приходите». У люда чиновного рабочий день нормированный, по часам расписанный, у всего тыла – так. А на фронт они смотрят, позёвывая… Собрать бы всю ораву эту и…

Вышел Тягаев на улицу, в полушубке худом мороз пробирал, укутал шею с головой башлыком, ссутулил никогда прежде не сгибавшиеся плечи, пошёл по запылённому снегом тротуару, шаркая растоптанными, большими не по размеру валенками. Счастье ещё, что такие добыть удалось – купил у мужичка какого-то – а то бы, в сапогах по снегу продираясь, оставил бы ноги свои в уральских предгорьях…

А навстречу валила толпа. Не город, а муравейник… Толпа была нарядная, весёлая… А среди них офицеров – немерено. Валенки на них хорошие, шубы. На кой они здесь им? Им обморожение во время многочасовых лежаний в заснеженных окопах не грозит. Мразь тыловая…

Гуще становилась ночь, и распахивали двери многочисленные ресторации, дома свиданий и иные заведения. Пили, гуляли, веселились отчаянно. Бездумно. Прожигали жизнь… Господа офицеры… Погоны бы срывать с таких! Терялся Пётр Сергеевич при виде этого невообразимого разгула, не мог понять, как всё это может быть, как смеют?.. Остановил первого встречного прохожего:

– Скажите, сегодня в городе какой-нибудь праздник?

– Да что вы! Здесь всякую ночь так!