Юность, 1973-02 - [7]
Сметанин выпрыгнул из вагона, огляделся.
Из вагонов полетели на землю рюкзаки, чемоданы, вслед им выпрыгивали призывники. Раздались слова команд. В голове состава оркестр заиграл марш.
Сметанин подошел к военному, который открыл дверь, глянул на его погоны:
— Товарищ майор, нас куда привезли?
— Энск… Медленно высадка идет…
— Это ж от Москвы километров четыреста…
Майор посмотрел на Сметанина.
— Вы старайтесь о Москве поменьше думать… Легче будет…
Из ворот товарной станции вышла темная колонна, по шесть человек в ряду; с глухим шумом колонна втянулась в первую городскую улицу. Улица была узка. Крайним фланговым приходилось идти почти впритирку к глухим заборам. Остервенелый лай собак несся вслед колонне. Шагая между Андреевым и Ярцевым, Сметанин пытался представить, как пойдет его жизнь дальше. Он почему-то видел себя морским офицером, с кортиком, в фуражке с крабом.
После недолгого стояния на полковом плацу под холодным звездным небом призывников повели в баню.
В теплом банном тумане перекликались, как в лесу, пели, плескались холодной водой, швыряли друг в друга мочалки, барабанили по днищам пустых шаек.
— Хорошо бы нам с тобой вместе служить, — сказал Ярцев.
— Как тут подгадаешь? — спросил Сметанин.
— Хорошо бы, конечно…
В спину ему попала мочалка.
— Больно, — сказал Сметанин, с разворота швыряя в теплый туман свою.
II
1
Две влажные сливы смотрели на Сметанина. Сливы были веселые.
— Ты кто? — спросил Сергей шепотом.
— Расул…
— Гамзатов, что ли?
— С ума, сошел… Гамзатов… Гамзатова не знаешь?! Магомедов я…
— А чего подъём задерживают?
— Не «чего», а «что» надо говорить; москвич называется…
— А ты откуда?
— Из Амишты…
— Что это за Амечта?
— Амишта! Селение в Дагестане… Мы уже здесь неделю. Все говорят, что москвичей привезут, вот привезут… Привезли вчера… Шумный вы народ, надо сказать. У меня ученики так не кричат…
— Ты учителем был?
— Был… Разве учитель — плохо?
— Они у меня ещё со школы в печенках сидят.
— Интересно знать, где у них ты… Сергей хмыкнул.
— Это верно… Что ж подъема нет?
— Столичным жителям дают проспаться… берегут…
Сметанин привстал и огляделся.
Большой двусветный зал был сплошь заставлен койками. Оставался только проход посередине и узкие проходы у окон. Койки были двухъярусные (ножки верхних кроватей вставлены в спинки нижних). Свет снежного дня за окнами был ослепителен.
На соседней койке голова к голове со Сметаниным лежал Ярцев. Сергей провел ладонью по его стриженой голове.
— Я не сплю, — сказал Ярцев; он перевернулся на живот и протянул Магомедову руку между синими прутьями спинок кроватей:
— Валентин…
— Расул…
— Давно здесь? — спросил Ярцев.
— Целую неделю… Холодно.
— Третья карантинная рота, подъем! — раздалось от дверей. — Подъем, рота!
— И долго мы ещё в карантине проторчим? — спросил Сметанин.
— Говорят, месяц, — быстро проговорил Магомедов, скидывая одеяло и соскакивая на пол.
Он был невысок, с очень широкими для его роста плечами. Дома, в ауле, два года назад Расул выписал через почту польскую книжку о культуризме. И каждый день по утрам со свойственной ему настойчивостью он уходил по тропинке в долину, в персиковый сад, пряча в портфеле от глаз ученикоз и стариков пару тяжелых гантелей. Однажды женщина, которая шла к роднику по той же тропинке, проследила за ним. Вечером старики на площади у магазина уже покачивали укоризненно вслед ему белыми папахами, а мать, подавая ужин, спросила, поджав губы: зачем делает он семью посмешищем аула?
Расул знал, кто разнёс весть о его занятиях гантельной гимнастикой, — соседка. И так люди говорили, что он слишком молод для учителя, а тут ещё гантели. На другой день он сгоряча, за кляксу в тетради, поставил двойку дочери соседки, малышке Айни, и она заплакала так горько, прижимаясь лицом к парте, что он тут же зачеркнул эту жирную двойку, так как не мог видеть плачущих детей…
— Здесь почему тянут? — услышал Сметанин, и одновременно с него сдернули одеяло. — Вас что, команда не касается?
Сергей повернул голову и узнал сержанта Иванова — сопровождающего.
— Отцепись… — раздался голос Градова с нижнего яруса.
— С армии не дома, — сказал Иванов, — А ещё москвичи…
Он хотел отойти, но подумал, что, если уйдет, вслэд ему станут смеяться, а командирский авторитет — главное для сержанта, это он запомнил крепко ещё в сержантской школе.
— Сам поднимусь, — сказал, позевывая, Градов.
— Подъем! — Иванов осторожно дернул одеяло Градова.
Градов подтянул одеяло к себе.
Сметанин, отжавшись на руках, спрыгнул на пол.
— С такой высоты во сне свалиться можно, — усмехнулся Сергей, обращаясь к Иванову; ему казалось неудобным стоять в нижнем белье перед одетым человеком.
— Койки какие есть, — сказал Иванов нахмурясь и пригладил рукой свои рассыпающиеся волосы. — Одевайтесь, одевайтесь, — прикрикнул он на Сметанина, не глядя на него.
Сметанин пожал плечами и стал натягивать на себя полученное ночью в бане обмундирование: шаровары, которые он раньше называл галифе, гимнастерку…
— Подъем! — Иванов сдернул с Градова одеяло.
Через полчаса карантинная рота — подразделение новобранцев, в котором они находятся некоторое время отдельно от старослужащих солдат, — сидела в гулком и светлом зале полковой столовой.
