Юноша - [47]

Гамбург мечтал: если война продолжится еще хоть один год, то у него будет миллионное состояние. Он переедет в большой город, вложит деньги в верное дело — завод или фабрику… Он мечтал о собственной фабрике с высокими толстыми трубами и с вывеской золотыми буквами «Гамбург и сын».

Пиотровский мечтал: если война продолжится еще хоть один год, то он вполне сможет купить имение где-нибудь на Волге. И чтобы сад, и мельница, и степь… Пиотровский любил Волгу, русский пейзаж и этакую ширь…

Приемщик сена твердо решил, что у него будет доходный дом в Петербурге. Он сам родом оттуда… Конюшня и скаковые лошади…

Сергей Гамбург не любил своих родителей. Когда отец рассказывал, что он вчера у Синеокова играл в карты, то Сережа знал: он хвастается тем, что стал вхож в дом к Синеоковым. Присяжный поверенный Синеоков считался в городе аристократом. Когда мать говорила, что она вместе с мадам Синеоковой организовала «чашку чая» в пользу раненых, Сергей знал: она хвастается. С отцом играют в карты, а мать приглашают в благотворительные общества только потому, что у них много денег. Ему противно было наблюдать, как родители, заискивая и унижаясь, лезли в аристократию… В доме был такой же абажур, как у Синеоковых. Отец для своего кабинета специально переплел книги, которых он никогда не читал, под цвет шелковых обоев. В гостиной появился рояль, хотя никто не играл. У сестры Иды абсолютно нет никаких музыкальных способностей, но к ней аккуратно ходит учитель музыки… Приобрели тигрового дога ростом с теленка. Мать и отец и все в доме боялись этой большой, с человеческими глазами собаки… Устраивали «вторники» и приглашали избранное общество. Сергей великолепно знал, что все идут к ним потому, что у них можно хорошо покушать… Мать говорила «коклетки», Сергей морщился и, не поднимая головы, поправлял «котлеты». Отец говорил «сансонетки»…

Сережа мало с кем дружил и редко куда ходил. Отец хотел, чтобы сын одевался лучше других, но фуражка у Сережи всегда была смята, и пуговицы на гимназической шинели не блестят. Иногда к нему в комнату входил отец и говорил:

— Почему ты сидишь все время дома? Вредно так много читать… Поехал бы в кафешантан… Ведь у тебя есть штатский костюм… Может быть, тебе нужны деньги? Ты меня не стесняйся. Мы ведь мужчины, и я тебя так не воспитываю, как нас воспитывали. Я хочу с тобой дружить… Может быть, дать тебе сотнягу? — предлагал отец, голоском и жестом подражая какому-то российскому залихватскому купцу.

Сережа краснел и от денег отказывался. Отцу хотелось, чтобы сын дружил с офицерами, играл на бильярде.

После Февральской революции, когда Сергей записался в партию «народной свободы», отец тоже немедленно объявил себя кадетом.

Мать тогда говорила:

— Как приятно, что отец и сын одинаковых убеждений!.. Это теперь так редко…

Сергей Гамбург левел. Вскоре он стал ярым поклонником Керенского. Мать и отец и сестра Ида тоже обожали Керенского. Над роялем висел портрет: френч, английская фуражка, низко надвинутая на лоб, и краги… Сергей в искривленных страдальческой улыбкой губах главковерха видел мировую скорбь. Он думал: вот человек, готовый в любую минуту отдать свою жизнь за дело народа. Когда Сергей читал речи Керенского, где трепетала фраза: «Промедление смерти подобно», у него навертывались слезы и он готов был сделать все для революции. Но он не знал, что делать. Вокруг никого не было, кто бы ему объяснил, что делать…

Все знакомые обожали Керенского, за исключением Дятлова.

Однажды Гриша (он одно время зачастил к Сергею), глянув на портрет Керенского, сказал, как всегда, чуть-чуть заикаясь:

— Подумать только, что этот дегенерат и холуй уложил на Стоходе сто тысяч человек!.. Проститутка в крагах!

Сергея покоробило.

— Он тут ни при чем. Надо защищать завоевания революции, а Керенский — любимец демократии и солдатских масс…

— Он — любимец спекулянтов, и любая гимназистка готова с ним переспать — это верно. А насчет солдатских масс — жестоко ошибаешься. Неужели ты думаешь, что солдаты — идиоты? Ведь он ввел для них смертную казнь… Проститутка в крагах!

Сергей даже отвернулся: так это было неприятно слушать.

— Что ж ты молчишь? — сказал Гриша, разглядывая лицо Сережи, похожего одновременно на Надсона и Иисуса. — Эх ты, Надсон, Надсон, «друг мой, брат мой, усталый, ужасно страдающий брат…» Тебе, Сережа, надо почитать Бакунина.

— Я сам знаю, что мне надо читать, — ответил Сережа и проводил Дятлова.

Но Гриша (это было незадолго до экса), вместо того чтоб пойти к выходу, как бы нечаянно зашел в спальню к Сережиным родителям.

— Боже мой, сколько у вас комнат! Заблудиться можно.

— Семь, — ответил Сергей.

— Как — семь? Твоя, сестры, столовая, спальня, папин кабинет и гостиная… Хорошая квартира… Ну-ка, давай посмотрим.

В кабинете у отца Гриша, заметив денежный ящик, сказал:

— У фатера твоего, наверно, денег до чертовой матери.

— Я этим не интересуюсь.

— Зря не интересуешься… Ну прощай, Сережа! Ты на меня не сердись… А Ке-е-ренский, — сказал Гриша уж у дверей, — все-т-та-ки с-сволочь…

Весной, по окончании гимназии, Сергея призвали в армию. Он мог бы поступить на службу в «Северопомощь». Отец предлагал и говорил, что устроить это — пустяки. Сережа категорически отказался. В юнкерскую школу, куда определилось большинство его товарищей по гимназии, он тоже идти не пожелал. Сережа просто явился к воинскому начальнику и попросил его отправить на фронт, в действующую армию. Сергея Гамбурга послали в артиллерийский дивизион местного гарнизона, Его зачислили вольноопределяющимся в учебную команду.