Юнгианский анализ волшебных сказок. Сказание и иносказание - [69]

В индивидуальных случаях такого рода процедура — вполне подходящее дело, но она имеет тот недостаток, что изначальное аналитическое интервью, расширенное на этот период времени, очень часто, — если не всегда — создает значительную перенос-контрпереносную связь между доктором и пациентом, решение по поводу которой является эмоциональным ударом для пациента, если он окажется неподходящим для аналитического лечения. Подобный исход может, к примеру, увеличить риск самоубийства. Также эта ситуация не свободна от опасности и для самого аналитика. Снова и снова мы обнаруживаем, что даже опытный аналитик может оказаться вовлеченным в безнадежные случаи вследствие возникающего явления переноса-контрпереноса, несмотря на самые благие намерения с его стороны. В частности, контрперенос возникает и по причине того, что аналитик часто полагает — субъективно, — что он не может оставить пациента в беде.

Подобной опасности зачастую можно избежать, устраивая второе интервью после соответствующего анализа первого интервью и полученной в нем информации.

Необходимость глубинной диагностики в психологических терминах на основе динамического наблюдения, и исключения случаев, не подходящих для аналитического лечения, требует, чтобы аналитическая психология устраивала первоначальное интервью перед началом самого аналитического лечения. Соответственно, сама проблема, с которой мы сталкиваемся, заключается не в том, должны мы или нет проводить первоначальное интервью или воздерживаться от него, а, скорее, в том, каким образом сам пациент может получить благоприятную возможность для большего возможного раскрытия автономной динамики его психического в этой ситуации. Одновременно также важно определить, каким путем доктор может получить необходимые факты жизненной истории пациента и его текущего состояния.

В 1966 году проблема первоначального интервью была предметом обсуждения в течение нескольких встреч Берлинской группы по изучению аналитической психологии, и ряд первоначальных интервью был проведен согласно выработанным группой постулатам. В это время мы действовали на основе предварительного различения между двумя главными областями: 1) наблюдением пациента аналитиком и 2) содержанием заявлений пациента. Что касается наблюдений аналитика, то наиболее ценными оказывались внешность и поведение пациента, далее возникающие отношения связи переноса-контрпереноса, и, в третьих, легко наблюдаемые симптомы, т. е., депрессивное или маниакальное настроение, смущенность, трудности в концентрации внимания, лингвистические проблемы, тики и т. д.

В отношении второй области — содержания коммуникаций пациента — то здесь все планировалось так, чтобы первоначальное внимание уделялось только тому, с чем у пациента возникала спонтанная связь. Во всех случаях мы намеревались избегнуть нарушений спонтанного самораскрытия пациента. Никаких побочных вопросов (отвлеченные вопросы, кажущиеся важными, задавались в конце интервью). Использовалась инструкция, содержавшая пять пунктов, которые отрабатывались так, чтобы составить содержание протокола. Первый пункт представлял симптомологию: в добавление к легко различимым симптомам (легко наблюдаемым) суммировалось то, что пациент спонтанно говорил о себе, а также какие наблюдаемые или подозреваемые симптомы не упоминались пациентом.

Затем мы рассматривали продолжительность и видоизменение симптомов, равно как и описание синдромального характера симптомов, т. е. компульсивных мыслей и действий. Здесь также наш вопросник был ограничен спонтанным материалом, и мы избегали спрашивать об иных — возможно латентных — симптомах.

В-третьих, рассматривалась ситуация, способствующая усугублению положения. Здесь мы тем же самым образом давали пациенту возможность самому описывать, что привело его к необходимости обратиться за лечением, поскольку пациенты имеют обыкновение избегать болезненных вопросов или отвечать на них неконкретно. Мы также не вдавались в ненужные детали. Из всего относимого к значимому мы выбирали то, что выглядело наиболее значительным и выдающимся для пациента, например, то, как он переживал себя в соответствующей ситуации. В том случае, когда пациент не упоминал об усугубляющей симптомы ситуации мы просто помечали этот пропуск в протоколе. Не было случаев, когда мы спрашивали об усугубляющей ситуации как таковой, скорее, мы тщательно обдумывали, может она или нет быть выяснена из замечаний самого пациента. С точки зрения аналитической психологии это рассматривалось как выражение неразрешенной полярности амбивалентного конфликта.

В-четвертых, мы оценивали текущую жизненную ситуацию. Здесь также само описание предоставлялось пациенту и отдельно отмечались значимые точки, в особенности, лакуны, пропуски (т. е. то, что пациент, скажем, не говорил о своей женитьбе или о своей финансовой ситуации). Прежде всего мы стремились избежать опасности получения «отчета», лишенного существенной психической динамики.

В-пятых, выяснялось происхождение тех или состояний. Мы обращались сюда, только если сам пациент спонтанно упоминал об этом или если в процессе интервью возникала ссылка, позволявшая говорить о наследственном материале. Особое внимание уделялось семейным вопросам с целью констеллирования архетипических паттернов. Какая проблема изначально доминировала в семейном роде и, таким образом, не являлась сугубо личной? Более того, мы не оказывали исключительного интереса младенческому периоду жизни, скорее, мы обращали внимание на сам путь, на способ, с помощью которого пациент перерабатывал опыты пороговых (лиминальных, или едва воспринимаемых) ситуаций развития, как он увязывал их друг с другом (как, например, поступление в школу, наступление половой зрелости, и т. д.).