Юмор начала XX века - [3]

Бабель писал «по — одесски», да к тому же отчаянно утрируя одесскую речь и намеренно заостряя мотивы переплетения культур и социальных пластов. Пожалуй, самый показательный его рассказ в этом смысле — «Карл — Янкель», где сталкиваются две системы мировосприятия одесских евреев. С одной стороны, пожилая теща, свято придерживающаяся религиозных иудаистских обрядов, а с другой — зять, который нашел себе другого «кумира» — Карла Маркса с его теорией революции. В результате новорожденный внук оказывается поневоле в положении гибрида двух этих идей (его называют двойным именем), и неясно, какая же «путевка в жизнь» ему выдана, хотя в то время Бабель еще оптимистически предрекает Карлу — Янкелю полное счастье…

Бабель принял большевистскую революцию, и много грезил о завораживающих образах нового мира, который вырастает на дымящихся развалинах старого. В Гражданскую войну он передвигался в составе Первой конной армии по Дону и Краснодарскому краю, где красные кавалеристы бились с Добровольческой армией Деникина. Есть сведения, что в начале 20–х Бабель с Есениным спускались в подземелья ЧК, где происходили расстрелы, чтобы впитать в себя «дух революции». Действительно, этот дух уже явственно свидетельствовал о крутящейся мясорубке…

Сборник новелл «Конармия» (1926) о ратном походе кавалерийской армии по Дону во времена Гражданской войны принес Бабелю славу. Но слава в советском сталинизированном обществе далеко не всегда означала успех. Конечно, в этой повести — коллаже Бабель раскрашивает живыми красками легендарного командарма, прототипом которого был Семен Буденный, друг и верный сподвижник Сталина, приступившего как раз к последнему этапу захвата абсолютной власти в стране.

Но придать начальственному образу художественную живость — не всегда безопасно. Ведь как ни старайся талантливый художник обернуть свои оценки густыми цветистыми метафорами, нет — нет да и проглянет нечто не совсем хорошее, как бы не до конца одобренное высшими авторитетами. Ведь принцип соцреализма — не передавать сложное восприятие реальности, а толково и усердно описать одобренный властями макет реальности. И вообще нехорошо: о советском красном командарме — с юмором… Но что поделать — Бабель учится учитывать фактор власти. Как говорится: а можно я вам верну долг честью? Увы, многие поколения писателей борются за право обманывать и быть обманутыми.

После «Конармии» у Бабеля выходят в свет «Одесские рассказы» (1931) и пьеса «Закат» (1928). Здесь одесская речь, наполненная парадоксами, становится словно сама по себе носителем фабульного смысла. Как описан бандитский налет: «Люди Бени Крика стреляли в воздух, потому что ведь если стрелять не в воздух, то легко можно попасть в человека»… Разве этой одной фразой не описывается весь уклад старой бандитской и в то же время патриархально — трогательной Одессы?

Несмотря на внешние выражения начальственной «ласки», реноме писателя в глазах властей никогда не было безупречным. В конце концов Бабель оказывается в немилости. Он давно уже не нужен тоталитарному аппарату, ведь власть и юмор — две вещи несовместные. В 1939 году его арестовывают и потихоньку приканчивают — без суда, следствия и приговора — в тюрьме в 1940 году. Бабель разделил участь многих юмористов, осмелившихся творить в обстановке тоталитарного режима.

Даниил Хармс (наст. фамилия Ювачёв) родился в 1905 году в обычной среднеобеспеченной петербуржской семье, и соответственно, все его детство пришлось на период «великих перемен» между первой и третьей революциями. Мир распадался на куски, как мозаика, и писателю предстояло собрать эти кусочки мозаики в целостную картину мира. Но Хармс (этот псевдоним писатель принимает в конце 20–х годов) складывает совсем не ту мозаику, которая «запрограммирована» кем‑то. У него свои принципы, а точнее, полное их отсутствие в общепринятом понимании. Истина является ему в интуитивных прозрениях, которые не могут быть изложены литературно — правильным языком.

Это был в своем роде Король Лир в королевстве Барабанов. Человек с ранимой и тонкой душевной организацией, да к тому же коренной петербуржец — каково ему было видеть разор и безобразия революции и Гражданской войны? Но Хармс не уезжает, прежде всего потому, что семья его не имела такой возможности, а сам он был еще подростком и самостоятельные решения были для него недоступны. Кто знает, если бы Хармс спасся в той же Франции, не стал бы он вторым (или первым?) Ионеско, мэтром литературы абсурда?

В 20–е годы Хармс пишет скетчи и пьески, работает в том жанре, который нынче обозначают как «автор текстовок». В 1927 году в Ленинграде ставят его пьесу «Екатерина Бам», из которой мало кто понял что‑либо внятное. Хармс живет бедно, постоянно работает, но многие творения, выходящие из‑под его пера, будут оценены только через несколько десятилетий, с приходом нового, незашоренного поколения читателей.

Странный человек, разгуливающий вдоль каналов с тростью в руке и с трубкой в зубах, был в 30–е годы частью ленинградского городского пейзажа. Хармс подмечал «мелочи жизни» и «свинцовые мерзости» (из Чехова), но склад его своеобычного мировосприятия был таков, что в результате переработки накопленных образов писатель порождал раненых, «ампутированных» монстров — так, пожалуй, можно кратко описать большинство его персонажей, как в миниатюре «Кошкин и Мышкин». Реальную жизнь Хармс видел в довольно зловещих тонах.