Юля - [8]
Тихонько, чтобы не услышала и не увидела мать, Юля заплакала. Дала волю слезам, не сдерживала себя. Думала, что потом станет легче.
— Ну, не надо, — мать все же услышала ее плач, слезла с печи и стала рядом. — Поговорят и перестанут, еще никто не знает, что будет завтра или послезавтра. Как раз, может, все изменится…
— Спасибо, мама! — сказала Юля. — Добрая вы!
— Добрая, — тоже всхлипнула мать. — Я никогда, дитя мое, врагом тебе не была. Хорошо наша Манька с Сергеем живут, и я радуюсь, тебе трудно, и мне трудно. Гляжу на тебя и жалею, не раз думала: почему тебе так не везет?.. Такая молодая, пригожая, ладная, ты же самая видная в деревне…
— Что–нибудь и правда будет, мама, — Юля поднялась, вытерла полотенцем слезы и начала помогать матери убирать со стола, старалась больше не плакать, сдерживалась, но непослушные слезы текли и текли по щекам, туманили глаза.
4
Юля вскочила на рассвете, когда загудели провода и громко заговорило радио.
Она, босая, в ночной белой и длинной рубашке, подбежала к полке и выключила радио, чтобы оно не мешало спать матери и сыну. Хата за ночь выстыла, Юлю охватил холод, и она сжалась. Подумала: снова ложиться не стоит, надо начинать хозяйские дела.
— Полежи еще, я встану, — сказала с печи мать, сказала таким тоном, что слышно было: она давно уже не спала.
— Полежите вы, мама.
— Я уже отлежала бока на печи за свой век, — мать приподнялась, нащупала возле себя валенки, надела их и слезла с печи. — Это ведь молодому спать хочется, а старому нет. Но вот как ни топим, все равно холодно в хате, — сказала она, передернув плечами. — Видать, сгнила, струхлявела вся, совсем не держит тепла. Давно пора новую ставить. Я доживу и в этой, а о себе ты уже сама думай…
Юля выпила, налив из кастрюльки, вчерашнего холодного компота, оделась и вышла во двор. Громко стукнули настывшие двери, на крыльце Юлю пронизало холодом. Она на минуту закрыла глаза, замерла на месте, стараясь одолеть дрожь, боясь холода и привыкая к нему. После вчерашнего ныла спина, ломило поясницу, болели руки — здорово, конечно, устала, наработалась в лесу.
Во дворе еще было темновато; на востоке светилась полоска неба, серел покрывшийся инеем забор, темнел хлев. Где–то далеко пропел горластый петух, за ним по деревне откликнулись один за другим еще несколько певунов; их молодой огненный задира молчал. Он редко когда пел, будто не умел.
По подсушенному морозцем двору прошла в гумно, надергала сухого с болотным запахом сена, отнесла его в хлев и бросила корове в ясли. Подобрала раструшенное, чтобы не истоптала корова, поднялась по лесенке и вскинула сено на вышку — позже, когда кончится сено в гумне, оно перемешается с соломой, перережется на сечку, обольется теплой водой, посыплется для запаха мукой — съест корова, никуда не денется.
Потом Юля зашла в сарай, наступила на курицу, которая вчера почему–то не попала в хлев на насест, заночевала тут, испугалась ее и закричала. Испугалась и курица, затрепыхалась, забилась от нее в угол. Юля плюнула себе под ноги три раза и, чтобы прогнать страх, нащупала дрова и начала накладывать их на левую руку. Обычно она или мать приносили дрова в хату вечером, клали подсушивать на горячий под. Вчера задержались в лесу, с Миколой, забыли про дрова.
Юля принесла охапку еловых дров и кинула возле печи, и ее работу тут же перехватила мать, словно дальше, как старшая, могла все сделать лучше — взяла полено, положила его в печь, рядом положила другое, побросала на них остальные.
Сучковатый, кривой пенек скатился на под, и мать поправила его, даже не почувствовав, что коснулась лбом закопченной трубы, испачкала сажей лоб. Юля усмехнулась, промолчала, знала, что не надо останавливать мать, отрывать от такой обычной, но радостной работы: положить дрова, поджечь их, и, когда они вспыхнут, залижет свод печи огонь, — оживет хата.
Юля налила в чугун воды, подождала, пока мать достала из запечка теплой пожелтевшей бумаги, подсунула ее под дрова и зажгла. Юля тотчас подняла, поставила чугун близко к огню и пошла по воду.
Когда она, поговорив немного с соседкой, принесла полные ведра, мать набирала уже и терла на драники картошку.
Юля ухватом достала из печи чугунок, кружкой зачерпнула из него теплой воды, полила на полотенце, взяла ведро и подалась в хлев. Обтерла мокрым концом полотенца вымя коровы, потом обмахнула сухим, поставила ведро и начала доить, слушая, как звонко бьет в ведро молодое молоко, как оно еще отдает горечью.
Только недавно Юля, когда вернулась с сыном домой, к матери, научилась, доить корову, пахать и косить. Пока была девушкой, этого делать не хотелось, да и мать оберегала, говорила: учись, я сделаю все это сама. А теперь надо было делать всю хозяйственную работу, потому что мать стала совсем слабой, да и не будешь же сидеть и только книжки читать. Все делала, только всякий раз старалась, чтобы люди меньше видели, что ей трудно. К деревне привыкать ей было легко: она еще не успела как следует отвыкнуть от нее; только порой казалось, что скучновато стало в родном местечке, — в том большом поселке, где она жила с мужем, было веселей…
Белорусский писатель Генрих Далидович очень чуток к внутреннему миру женщины, он умеет тонко выявить всю гамму интимных чувств. Об этом красноречиво говорит рассказ "Ада".
"Прошли годы, и та моя давняя обида, как говорил уже, улеглась, забылась или вспоминалась уже с утухшей болью. Ожила, даже обожгла, когда увидел старого Вишневца на площадке возле своей городской квартиры. До этих пор, может, и лет пятнадцать, он не попадался мне на глаза ни в столице, ни в том городке, где сейчас живет, ни в нашей деревне, куда и он, как говорят, изредка наезжает. После встречи с Вишневцом я наказал себе: сдерживайся, дорогой, изо всех сил и ненароком не обижай человека. Когда знаешь тяжесть обиды, боли, так не надо сознательно желать этого кому-то.".
"Признаться, она тогда не принимала всерьез робкого Сергея, только шутила: в то время голову ей заморочил председатель колхоза — молодой, красивый, как кукла. Он был с ней очень вежлив, старался сам возить ее всюду на своем «газике». Часто сворачивал в лес, показывал, где в бору растут боровики, как их искать, заводил в такую чащу, что одна она не могла бы выбраться оттуда. Боровиков она так и не научилась находить в вереске, а вот голова ее очень скоро закружилась от «чистого, лесного воздуха», и она, Алена, забеременела.".
"Я в детстве очень боялся цыган. Может, потому, что тогда о них ходило много несуразных легенд. Когда, к слову, делал какую-нибудь провинность, так мать или бабушка обыкновенно грозили: «Подожди- подожди, неслух! Придет вот цыганка — отдадим ей. Как попадешь в цыганские руки, так будешь знать, как не слушать мать и бабушку!» И когда зимой или летом к нам, на хутор, действительно заходила цыганка, я всегда прятался — на печи в лохмотьях или даже под кроватью.".
Свободно и радостно живет советская молодежь. Её не пугает завтрашний день. Перед ней открыты все пути, обеспечено право на труд, право на отдых, право на образование. Радостно жить, учиться и трудиться на благо всех трудящихся, во имя великих идей коммунизма. И, несмотря на это, находятся советские юноши и девушки, облюбовавшие себе насквозь эгоистический, чужеродный, лишь понаслышке усвоенный образ жизни заокеанских молодчиков, любители блатной жизни, охотники укрываться в бездумную, варварски опустошенную жизнь, предпочитающие щеголять грубыми, разнузданными инстинктами!.. Не найти ничего такого, что пришлось бы им по душе.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Новый роман талантливого прозаика Витаутаса Бубниса «Осеннее равноденствие» — о современной женщине. «Час судьбы» — многоплановое произведение. В событиях, связанных с крестьянской семьей Йотаутов, — отражение сложной жизни Литвы в период становления Советской власти. «Если у дерева подрубить корни, оно засохнет» — так говорит о необходимости возвращения в отчий дом главный герой романа — художник Саулюс Йотаута. Потому что отчий дом для него — это и родной очаг, и новая Литва.
«Счастье — это быть с природой, видеть ее, говорить с ней», — писал Лев Толстой. Именно так понимал счастье талантливый писатель Василий Подгорнов.Где бы ни был он: на охоте или рыбалке, на пасеке или в саду, — чем бы ни занимался: агроном, сотрудник газеты, корреспондент радио и телевидения, — он не уставал изучать и любить родную русскую природу.Литературная биография Подгорнова коротка. Первые рассказы он написал в 1952 году. Первая книга его нашла своего читателя в 1964 году. Но автор не увидел ее. Он умер рано, в расцвете творческих сил.
В романе рассказывается о жизни большой рабочей семьи Путивцевых. Ее судьба неотделима от судьбы всего народа, строившего социализм в годы первых пятилеток и защитившего мир в схватке с фашизмом.