Юлия, или Новая Элоиза - [296]

Не будучи в силах добиться, чтобы он больше не виделся с этой несчастной, маркиза пришла в ярость. У нее недоставало мужества порвать с Эдуардом, но он внушал ей теперь некий ужас. Она вздрагивала при виде его кареты, подъезжавшей к крыльцу; она трепетала от страха, слыша его шаги, когда он поднимался по лестнице. Она почти лишалась чувств при взгляде на него. Она едва дышала, пока он находился близ нее; на прощанье она осыпала его упреками; расставшись, плакала от бешеной злобы; на уме у нее была только месть; кровожадная ненависть этой женщины подсказывала ей замыслы, достойные ее. Несколько раз маркиза подсылала убийц, и на Эдуарда нападали, когда он выходил из монастыря, где укрывалась Лаура; маркиза устраивала ловушки и самой Лауре, желая выманить ее за монастырские стены и похитить. Все это не могло исцелить Эдуарда. На следующий день он возвращался к той, которая накануне пыталась его убить; не отказываясь от своего несбыточного намерения вернуть ей разум, он сам едва не лишился разума и, полагая, что служит добродетели, лишь поддавался своей слабости.

Через несколько месяцев муж маркизы, у коего плохо залечили рану, умер в Германии; быть может, его свело в могилу горе и дурное поведение жены. Это событие, казалось, должно было сблизить Эдуарда и маркизу, однако оно еще более отдалило их друг от друга. Эдуард нашел, что вдова слишком спешит воспользоваться полученной свободой, и с дрожью отвращения отвергал ее ласки. Одна уж мысль, что рана, полученная маркизом, быть может, способствовала его смерти, леденила его сердце и гасила в нем желание. Он думал: «Права супруга умирают вместе с ним, но для его убийцы они должны оставаться нерушимыми. Если бы даже человечность, добродетель и законы ничего тут не предписывали, то разве разум не говорит нам, что наслаждения, связанные с продолжением рода человеческого, не должны покупаться ценою крови? Иначе средства, предназначенные природой для зарождения жизни, были бы источником смерти и вели бы к гибели рода человеческого, а не к сохранению его».

Так прошло несколько лет; Эдуард все не принимал решения и метался от одной возлюбленной к другой, зачастую испытывая желание порвать с обеими, и все не мог расстаться ни с Лаурой, ни с маркизой; рассудок, приводя ему сотни доводов, гнал его прочь от них, а чувства тысячью голосов звали его обратно; тщетны были его усилия разорвать сети — с каждым днем он все сильнее запутывался в них, то уступая сердечной склонности, то покоряясь долгу; бежал в Лондон, оттуда мчался в Рим, из Рима снова устремлялся в Лондон и нигде не мог обосноваться; натура пылкая, живая, страстная, никогда не был он слабым или развращенным существом, силу свою он черпал в высокой и прекрасной душе, хотя и полагал, что обязан ею разуму; каждый день возникали у него безумные замыслы, но всякий раз, опомнившись, он отбрасывал их и жаждал разбить оковы недостойной страсти. Во время одного из первых приступов отвращения к маркизе он чуть было не отдал свою привязанность Юлии д'Этанж, и весьма вероятно, что так бы оно и случилось, не окажись ее сердце занятым.

Однако же маркиза все больше теряла в его глазах из-за своих пороков, а Лаура все больше привлекала его своими добродетелями. Постоянством две эти женщины были равны друг другу, но заслуга их в том была неодинакова. К тому же маркиза, огрубев, нравственно опустившись, дойдя до преступления и устав от безнадежной любви, прибегла к утешениям, коих Лаура себе не дозволяла. При каждом своем путешествии в Рим милорд Бомстон находил в Лауре все новые совершенства: она научилась говорить по-английски, она знала наизусть все, что Эдуард ей советовал читать, она искала просвещения во всех областях, занимавших его; она стремилась претворить свою душу по его образу и подобию, и то, что оставалось в ней от прежней Лауры, не претило ему. И, надо сказать, она еще была в том возрасте, когда красота с каждым годом возрастает, а маркиза уже вступила в ту пору, когда женская краса клонится к упадку; и хотя она настраивала свои чувства на такой лад, который пленяет и трогает, и так мило говорила о человечности, верности, о добродетели, — такие слова при ее поведении казались смешными, дурная слава, ходившая о ней, противоречила этим прекрасным речам. Эдуард слишком хорошо ее знал и уже не питал никакой надежды, что она исправится. Он все больше отдалялся от маркизы, но не мог порвать с нею, — не скоро еще он стал к ней равнодушен: сердце вновь и вновь влекло его к маркизе, ноги сами собой приводили его к ней. Чувствительный человек, что бы ни делал, никогда не забывает прежнюю близость. Козни, коварство, черные преступления маркизы внушили ему наконец презрение, но, и презирая эту женщину, он все еще жалел ее и никогда не мог забыть ни жертв, принесенных ею ради него, ни прежнего своего чувства.

Итак, оказавшись в плену сердечных склонностей, а еще более того — в плену привычки, Эдуард не в силах был разорвать узы, привязывавшие его к Риму. Мечта о радостях счастливого супружества вызывала у него желание изведать их, пока не пришла старость. Иной раз он обвинял себя в несправедливости, в неблагодарности и причиною всех дурных черт маркизы считал ее страсть к нему; иногда он забывал, кем прежде была Лаура, и сердце его, без всяких рассуждений, преодолевало преграду, стоявшую меж ними. Впрочем, он стремился и разумом оправдать свою склонность к Лауре; задуманное же путешествие послужило ему поводом для того, чтобы подвергнуть испытанию своего друга, причем он и не подумал, что и самого себя подвергает испытанию, коего без своего друга не выдержал бы.