Юлий Цезарь. Его жизнь и военная деятельность - [19]

Общий характер положения Цезаря был, следовательно, таков, как если бы он был лишь primus inter pares – первый среди равных; но раболепный сенат делал со своей стороны все, чтобы придать этому первенству его настоящее значение. Поднесши ему почетный титул отца отечества – тот самый, который получил некогда Цицерон за свои услуги по делу Катилины, – он позволил ему постоянно носить пурпурное платье триумфатора и иметь на голове венок из лавровых листьев. Он окружил его гвардией из знатнейших юношей, объявил его особу неприкосновенною и поклялся поголовно беречь его жизнь риском своей собственной. Его сенатское кресло было поставлено между креслами консулов на небольшом возвышении; его статуя из слоновой кости была поставлена в Капитолийском храме Юпитера, среди изображений богов, а другая статуя из бронзы, изображавшая его на шаре, была помещена в храме Квирина с надписью: “Непобедимому божеству”. Месяц, в который он родился, был в честь его переименован из Квинтилия в июль, а на золотых монетах Рима появляется его профиль, – обычай, существовавший дотоле лишь на азиатском Востоке.

Теперь посмотрим, что Цезарь успел совершить за свое кратковременное правление. Его первая мысль была об умиротворении страны, о подавлении тех инстинктов вражды и раздора, которое были пробуждены в последней междоусобной войне. Его политика по отношению к помпеянам была поэтому с самого начала примирительная, и, как он однажды писал своим друзьям, высшее наслаждение, которое он находил в победе, состояло в том, что он мог прощать людей, поднимавших против него оружие. Конечно, природная и просвещенная гуманность играла тут не последнюю роль; но и простой расчет подсказывал ему то дружелюбие и незлобливость, которые он обнаружил по отношению к Бруту, Домицию, Цицерону и многим другим политическим противникам, попавшимся ему в руки. За исключением всех тех, которые сражались против него под знаменами Юбы – союзника Помпея, но все же варвара, – помпеяне, начиная от солдат и кончая генералами, были все прощены и получили назад свое имущество. Лишь некоторые, особенно упорствовавшие, были объявлены стоящими вне закона, но и из них многие вернулись впоследствии по прощению и ходатайству своих друзей. Тех ужасов – политических процессов, доносов, убийств и казней, которых римское общество насмотрелось вдоволь во времена Мария и Суллы, – не было теперь и тени, и даже бумаги, найденные в лагерях при Фарсале и Taпce, были Цезарем сожжены непрочитанными, дабы не могло быть лишних поводов к репрессалиям. Оставалось лишь реабилитировать память самого Помпея, и это было сделано в 44 году до н. э. приказом восстановить его статуи, сброшенные Антонием после Фарсальской победы. “Этим Цезарь поставил вечную статую самому себе”, – заметил по этому поводу Цицерон, и лесть была не без основания.

Но, делая все, от него зависящее, чтоб примирить оппозицию, Цезарь главное внимание свое посвящал нуждам и желаниям той партии, в интересах которой он держал мандат. Он не забывал своего политического происхождения и всеми поступками и мерами ясно показывал источник своей власти и на какие классы он думает опираться. Объявляя амнистию помпеянам, он, например, одновременно вернул из ссылки всех пострадавших за время диктатуры Суллы и единоличного консульства Помпея: он воротил им их гражданские права, отдал им имущество и щедро вознаградил за понесенные убытки. И, как бы для того, чтобы подчеркнуть истинное значение этой меры, он изъял из манифеста Милона, проживавшего в изгнании в Массилии: этот сенатский клеврет убил Клодия, и Цезарь, умевший прощать своим личным врагам, не мог простить врагу народа. Публика от этого пришла в восторг, диктатор позаботился закрепить настроение веселыми праздниками и угощением. Возвратившись тогда как раз из Африки, он дал каждому легионеру по 24 тысячи сестерций и участку земли, а зараз уже каждому нуждающемуся гражданину по 400. Он дважды угощал население обедом, и 200 тысяч человек пировали за 22 тысячами столов, получив сверх того еще по 10 мер хлеба, 10 фунтов масла и освобождение на год от квартирной платы. Но все это были лишь подачки, а потому ничто в сравнении с тем, что он предпринял для излечения язв, которыми страдало римское общество. Многое из того, что он совершил, осталось нам неизвестным; многое было лишь начато и не докончено, и многое задуманное так и не успело осуществиться; но и то незначительное, что мы знаем, свидетельствует о деятельности, поразительной по своему разнообразию и плодотворности, во всех отношениях превосходящей все, совершенное республикой за последние два столетия. То был целый ряд мероприятий, направленных к устранению зол, над которыми в бессилии надломилась аристократическая олигархия, – целая серия реформ во всех областях общественной и экономической жизни, которые с такою настойчивостью требовали Гракхи 100 лет тому назад. Описать их все на двух-трех страницах невозможно, и мы поэтому ограничимся лишь перечислением главных из них.

Мы имеем прежде всего меры, принятые им к облегчению участи должников. Кулацкая эксплуатация, как первая форма господства денежного капитала, возникающая при разложении натурального хозяйства, процветала в древней Италии, и борьба с нею, в видах освобождения свободного землепашца из кабалы, была одним из главных пунктов в программе тогдашних демократов. Цезарь установил максимальный процент в 12 в год, запретил насчитывать проценты на недоимки процентов и приказал кредиторам засчитать в счет капитального долга уплаченные уже им проценты, производя расчет по ценам, господствовавшим до последней междоусобной войны. Значение этих мер станет ясно, когда вспомним, что даже добродетельный Брут не стеснялся драть по 48 процентов и что за последние несколько лет земля, под залог которой выдавалась ссуда, пала в цене на четверть и даже половину ниже своей действительной стоимости. Одновременно же Цезарь запретил иметь при себе больше нежели 60 тысяч чистыми деньгами, дабы ограничить размеры свободных капиталов, могущих быть отданными в рост, и направить их в производительные каналы.