Юлиан Отступник - [26]

Но сколь бы большое впечатление ни производило это здание даже во времена своего былого благополучия, в глазах Юлиана Илион имел совсем другое значение. Разве не там находилась колыбель греческой поэзии? Разве не там человек впервые осознал, что мир во многом держится благодаря героям? Там были погребены Ахилл и Гектор, эти воины, «о которых нельзя было сказать, прекраснее ли они в победе или в поражении, величественнее ли они в жизни или в смерти». К тому же в этом благословенном месте в сжатом виде воплотилась вся история античного мира. Там сражался не только Ахилл, но и Александр и Цезарь, которые приходили молиться на гробницу Ахилла. Сколько же дорог пересеклось на этих нескольких акрах земли…

Что сохранилось от этих величественных памятников? Несколько разбитых камней, несколько покрытых пылью холмов? Можно сказать, ничего, как с удовольствием утверждали некоторые… Но Юлиан отказывался этому верить, по крайней мере до тех пор, пока не убедится в этом собственными глазами. Поэтому он ехал в Трою, страстно ожидая встречи с этой землей, но в то же время втайне предчувствуя, что найдет там лишь пустынную местность и неопознаваемые развалины.

За несколько дней до того, как отправиться в путь, Юлиан получил послание от Констанция. Император приглашал его к себе в Милан и добавлял, что, учитывая его принадлежность к императорской семье, он оставляет ему свободу в выборе маршрута и состава эскорта. Он уверял также, что нет особой нужды торопиться. На первый взгляд намерения императора казались вполне дружескими. Однако зная его склонность к тайным козням, следовало быть готовым ко всему. Предложенное Констанцием путешествие могло закончиться в камере подземной тюрьмы. Поэтому стоило увидеть Илион, прежде чем отправляться в Италию.

Итак, не позволяя себе отвлекаться от задуманного, Юлиан взошел в Элее, в устье Каика, на борт небольшого корабля, груженного смоквами, и поплыл под парусами в Александрию-Трою. Там он сошел на берег и провел ночь на постоялом дворе, где остановилась группа возчиков. Одет он был очень просто, и никто не обратил на него внимания. На следующее утро, встав пораньше, он двинулся вперед по пыльной дороге, которая вела от Александрии-Трои в долину Илиона. День был солнечным. Ветерок с моря гнал облака, более легкие, нежели клочки морской пены. Он переправился вброд через желтоватые воды Скамандра и был разочарован, увидев лишь широкий ручей там, где ожидал встретить мощную реку. Он прибыл в Илион незадолго до полудня после того, как некоторое время безуспешно разыскивал валы, построенные Приамом. Был базарный день. На большой городской площади шумела оживленная толпа — зрелище живописное, но не имевшее ничего общего с гомеровской эпопеей.

Неожиданно Юлиан увидел, что навстречу ему идет епископ города, некто Пегасий, которого он счел за благо уведомить о своем приезде, хотя чувствовал к нему «такое же отвращение, какое можно чувствовать к последнему извращенцу». Он слышал, что этот человек был инициатором бесчисленных расхищений и осквернений памятников. Юлиан принял его подчеркнуто холодно и, стараясь держать его подальше от себя, объявил, что приехал только затем, чтобы увидеть местные достопримечательности, и не нуждается в помощи.

Невзирая на холодность приема, епископ дружески предложил себя в качестве проводника, заверив, что ему доставит удовольствие собственноручно открыть перед гостем двери всех памятников, которые тот пожелает увидеть.

Позднее Юлиан описал в письме к другу⁷⁹ свою прогулку по храмам Илиона в сопровождении епископа, чье имя заставляло его вспоминать о крылатом коне Персея. Он начал с того, что спросил своего провожатого, сохранились ли еще где-нибудь гробницы героев «Илиады».

— Конечно, — с радостной улыбкой ответил епископ и сразу же повел его к мавзолею Гектора. Но предоставим слово самому Юлиану, описывающему нам эту сцену живым и шутливым стилем, к которому он часто прибегал в письмах к друзьям. Итак, он пишет:

«Здесь есть героон Гектора⁸⁰ с его бронзовой статуей, установленной в маленькой часовне. Напротив поставили под открытым небом огромного Ахилла. Пусть местные проводники объяснят тебе — когда ты сюда приедешь, — почему их поставили напротив друг друга и оставили великого Ахилла под открытым небом. Я обнаружил по-прежнему курящиеся алтари, я бы сказал, они почти что пылали огнем, а статуя Гектора блестела, с ног до головы умащенная маслом. Глядя в упор на Пегасия, я сказал ему:

— Смотрите-ка! Разве жители Илиона до сих пор поклоняются Гектору?

(Я хотел, не выдавая себя, прощупать его мнение по этому вопросу.)

— А что в этом странного? — ответил он. — Разве можно винить их за то, что они поклоняются хорошему человеку, который к тому же был их соотечественником, так же как мы почитаем наших святых мучеников?

Такое сравнение абсолютно неоправданно. Но, учитывая обстоятельства, я усмотрел в этом уважение и деликатность».

Во всяком случае, этот Пегасий не был похож на того неистового «иконоборца», каким его описывали Юлиану, и юноша почувствовал, что его предубеждение против епископа начало уменьшаться. Юлиан сказал себе, что епископ, хоть и христианин, но по крайней мере признает правомерным долг язычников по отношению к их богам.