Юг там, где солнце - [16]

Вот и приземистое, вросшее в землю корнями здание городской управы. Чёрно-жёлтый флаг обвис на штыре унылой тряпкой, вот тебе и «Взвейся, державное знамя…» Тёмные прямоугольники окон подслеповато уставились на меня, словно недоумевая — чего этот, в майке, сюда припёрся? По какой такой казённой надобности?

Возле высокого крыльца отдыхали несколько пропылённых машин и грязно-серая, с едва заметными подпалинами рыжая дворняга. Смотрела она грустно. «Всё равно ведь ничего не дашь,» — написано было на её умной мохнатой физиономии.

Чем-то мне она не понравилась. Не то чтобы лаяла псина, скалила зубы — нет, ни намёка на агрессию. Но настроение почему-то сразу же испортилась, точно дохлую мышь съел. Что-то вспомнилось вдруг пакостно-склизкое, и тут же вновь забылось, но гнилой запах, однако же, не желал выветриваться из мозгов.

А вот уже и рынок виден. Впрочем, его приближение и раньше можно было вычислить — народ стал мало-помалу появляться. Ну-ну, суббота, базарный день.

Можно обойти базар стороной, и крюк не такой уж длинный получится, но можно и насквозь. Искать обходы мне не слишком хотелось, а может, по человеческому обществу соскучился — и я пошёл прямым путём.

Человеческое общество возникло тут же, не успел я пройти сквозь главный вход — настежь распахнутые железные ворота, некогда окрашенные салатовой краской, но многолетние дожди поучаствовали в творческом процессе, и ныне ворота приобрели весьма подозрительный цвет. Такой, наверное, имеют сдохшие крокодилы.

Нельзя сказать, чтобы торговля шла особенно бойко, но всё же я был удивлён обилием фруктов и овощей. Надо же, несмотря на засуху, что-то ещё растёт! Горы крутобоких яблок на прилавках (по-моему, недозрелых), крупная, едва ли не с детский кулачок малина, бутылочный отсвет крыжовника, и конечно, зелень, всюду зелень, огромные пучки лука, даже на расстоянии испускающие пронзительный аромат, душистый укроп, и налитая рыжим хрустом морковь, и вёдра удивительно чистой картошки, не то что у нас в Столице, чёрные от грязи магазинные клубни, нет — здесь каждое «земляное яблоко» было заботливо отмыто, и дразняще отсвечивало то жёлтым, то синевато-розовым.

Я шёл мимо всего этого огородного буйства, не торопясь, разглядывал дары природы, кое-где даже попробовал прицениться — не всерьёз, конечно, но исключительно из спортивного интереса. Кстати, цены здесь оказались ненамного ниже столичных, так что прощай мечта о провинциальной дешевизне. Хотя, впрочем, это понятно — в такое лето, в такой адской топке, и всё же что-то выросло…

Что самое интересное — торговали и грибами. Хотя уж им-то, казалось бы, неоткуда взяться, уже месяц ни намёка на дождь, лишь изредка собирались задумчивые тучи, густели, отливали по краям свинцовым блеском — а потом как-то незаметно линяли, и злобно-торжествующее солнце вновь самодержавно воцарялось в дымчатой голубизне.

И тем не менее грибы были. Несколько хмурых, помятых жизнью тёток стояли в ряд, и на их газетках красовалось разложенное богатство — груды смахивающих на апельсиновые корки лисичек, крепкие на вид, солидные боровики. И скользкие, рыжеватые маслята, поблёскивают плёночкой — и как только она по такой жаре не высохла?

— Места знать надо, — сообщила мне одна из тёток, заметив моё недоумение. — Ну что, молодой человек, берёшь? Недорого совсем…

— Спасибо, — кивнул я. — В другой раз.

И, не оглядываясь, быстро зашагал к выходу.

Вот такие же маслята были в нашей корзине, что пристроилась у меня на коленях. Не столь уж удачным выдалось лето — втроём едва заполнили тару, хотя собирали чуть ли не с самого утра. Солнце уже потихоньку сползло к горизонту, когда, наконец, наш «Гепард» негромко взревел и, набирая скорость, покатился по горячему асфальту.

Папа гнал, конечно, лихо. Наверное, ему просто хотелось быстрее добраться до дома, влезть в пижаму и устремиться к телевизору. Он не мог спокойно уснуть, не выслушав последних известий. Мама в этом отношении была поспокойнее, но всё же отцовский пыл частично затронул и её. Тем более, до выборов оставалось не больше двух недель, официальные прогнозы родителей только смешили, а разговоры с друзьями на нашей чистенькой шестиметровой кухне — пугали.

— Ты видишь, что они умнеют прямо на глазах? — говорил в таких случаях дядя Олег, давнишний папин приятель, ещё с институтских времён.

— Это не ум, это хитрость дурака, — обычно отвечал папа, но как-то невесело кривились у него губы.

— Нам от этого не легче. Сейчас они вошли в блок с Верхушкиным, завтра к этой гоп-компании присоединится Мухинская команда — и готово дело. Державники наберут свои вожделенные две трети. И пожалуйста, законный демократический путь. Как в Дойчланде в своё время.

— Вы только на ночь ужасы не обсуждайте, а, — просила обычно мама. — Мне это сейчас, между прочим, вредно. В конце концов, ну не звери же они. Жили мы при красных, работали, машину вон купили на инженерские зарплаты. И при этих какнибудь перебьёмся. Что красные, что чёрные…

— Вот именно что как-нибудь, — жёлчно хмыкал папа. — Они уж устроят нам всё по полной программе. Сначала железный занавес, потом введут самобытность в двадцать четыре часа, а кто против — тайга большая, леса много… Соскучилась по идеологии? Давно на политзанятиях не высиживала после работы? Книги надоело читать, какие нравятся, а не какие предписаны?