Юг! История последней экспедиции Шеклтона 1914-1917 годов - [71]

На десятую ночь после вахты на румпеле Уорсли не смог разогнуться. Его тело свело судорогой, и нам пришлось втащить его под палубу и делать массаж, прежде чем он смог выпрямиться и залезть в спальный мешок. На одиннадцатый день (5 Мая) начался сильный северо-западный шторм, который в конце дня сменился юго-западным. Небо затянуло тучами, а редкие снежные шквалы добавлялись к неудобству, доставляемому сильнейшим перекрёстным волнением (cross-sea, эффект, когда волны в одну сторону, а ветер в противоположную), пожалуй худшим из тех, как я думал, что мы пережили. В полночь я был на румпеле, когда вдруг заметил полоску чистого неба между югом и юго-западом. Я сказал остальным, что небо очищается, а затем, мгновение спустя, понял, что то, что я видел, было не просветом в облаках, а белым гребнем огромной волны. За двадцать шесть лет плавания по океанам я никогда не сталкивался с такими гигантскими волнами. Это было могучее поднятие океана, вещь довольно обособленная от больших белоголовых волн, которые были нашими неустанными врагами много дней. Я закричал: «Ради всего Святого, держитесь! Боже!» Потом наступил момент неизвестности, который, казалось, тянулся часы. Нас окружила белая нахлынувшая пена. Мы почувствовали, что нашу шлюпку подняло и бросило вперёд, словно пробку в бушующий прибой. Мы находились в кипящем хаосе воды, но почему-то, несмотря на это, лодка жила, наполовину полная воды, со смертельной осадкой, содрогаясь под малейшими порывами ветра. Мы откачивали воду с энергией людей, сражающихся за жизнь, вычерпывая воду во все стороны всем, что только попадалось под руки, и через десять минут неопределённости почувствовали, что лодка снова живёт. Она вновь плыла и перестала пьяно крениться, словно оглушённая нападением моря. Мы искренне надеялись, что больше никогда не столкнёмся с такой волной.

Условия в лодке, ужасные и так, стали ещё хуже. Всё наше снаряжение было мокрым насквозь. Плита плавала на дне лодки, а остатки последнего хуша, казалось, разметало повсюду. Ещё до 3 часов ночи, когда мы все были переохлаждены почти до абсолютного предела, нам удалось разжечь плиту и приготовить горячие напитки. Плотник страдал особенно, но показывал твёрдость и дух. Винсент ещё на прошлой неделе перестал быть активным членом экипажа, и я не могу точно сказать, что стало причиной этого. Физически он был одним из самых сильных людей в лодке. Он был молод, служил на траулерах в Северном море и, по идее, должен был способен выносить тяготы и лишения лучше, чем Маккарти, который был не настолько силён, но всегда счастлив.

На следующий день (6 Мая) погода улучшилась, и мы увидели проблески солнца. Наблюдения Уорсли показали, что мы находились не более чем в ста милях от северо-западной оконечности Южной Джорджии. Ещё два дня с попутным ветром и мы бы увидели вожделенную землю. Я очень надеялся, что задержек не будет, так как наши запасы воды были очень малы. Горячий напиток ночью был крайне необходим, но я решил, что ежедневный рацион воды теперь должен быть сокращён до половины пинты на человека. Куски льда, которые мы взяли с собой, давно закончились. Мы зависели от воды, которую взяли с острова Элефант, и наша жажда усиливалась из-за того, что теперь приходилось пить солоноватую воду из бочки, повреждённой в полосе прибоя во время погрузки. Тогда в неё попала морская вода. Жажда завладела нами. Я не мог позволить увеличить потребление воды, так как неблагоприятным ветром нас могло отнести от острова и продлить наше путешествие ещё на много дней. Недостаток воды является всегда самым тяжёлым лишением, на которое только могут быть обречены люди, и мы знали из опыта нашего предыдущего путешествия, что солёная вода на одежде и солёные брызги, хлещущие по лицам, невероятно быстро усиливают жажду до нестерпимой боли. Мне приходилось быть очень твёрдым, отказывая в разрешении каждому в завтрашней норме, которую иногда меня умоляли выдать. Мы тупо делали необходимую работу и надеялись на землю. Я изменил курс к востоку, чтобы быть уверенным, что не пройдём мимо острова, к которому будет невозможно вернуться, если мы проскочим его северную оконечность. Курс был проложен на клочке карты с описанием тридцати мильной береговой линии. Этот день и день следующий мы провели словно в одном сплошном кошмарном сне. Рты пересохли, языки распухли. Ветер был всё ещё силён и приличное волнение вынуждало идти с осторожностью, но любая мысль об опасности со стороны волн хоронилась ощущением неистовой жажды. Единственными яркими моментами были те, когда каждый получал одну кружку горячего молока за долгие мучительные часы вахты. Всё было плохо для нас в те дни, но постепенно приближалась развязка. Утро 8 мая выдалось тусклым и штормовым, с порывами северо-западного ветра. Мы обшаривали глазами водную гладь в поисках признаков земли и, хотя видели не более того, с чем встречались наши глаза в течение многих предыдущих дней, мы радовались ощущению, что цель близка. В десять часов утра мы прошли мимо небольшого пятна водорослей, хорошего признака приближающейся земли. Час спустя мы увидели двух бакланов, сидящих на большом скоплении водорослей, и поняли, что были в пределах десяти пятнадцати миль от берега. Эти птицы словно индикатор близости земли, словно маяк, они никогда не улетают далеко в море. Мы пристально смотрели вперёд со всё возрастающим остервенением и в 12.30 сквозь разрыв в облаках Маккарти увидел проблеск чёрных скал Южной Джорджии, ровно через четырнадцать дней после нашего отплытия с острова Элефант. Это был радостный момент. Нас, слабых, обмороженных, мучимых жаждой, ослепило счастье. Дело было почти сделано.