Юдаизм. Сахарна - [91]

Сказав, нимфа скрылась.

* * *

У нас — минутами, у евреев — вечно. У нас — некоторыми и как беззаконие, у евреев — всеми и как закон.

(нимфа Эгерия Сервию Туллию)

* * *

Странный договор...

Яркое солнечное утро. Две армии, французская и русская, стоят на двух берегах Немана, посреди которого стоит плот и на нем шатер... При музыке с той и другой стороны отчаливает по судну, — и они везут властелинов, от которых зависит мир и война, олива или фурии половины земного шара. Причалили. Гребцы остаются в лодках. Властелины одни входят в шатер, на котором разложена карта Европы, и они будут теперь ее делить.

Юный и неопытный подошел к столу и взглянул на карту...

Старший и всемогущий оглянулся...

Он задвинул занавески на окнах, положил крючок на дверь и, сделав тихий оборот, — поманил к себе молодого, когда тот оглянулся на него.

Подошел.

Подняв палец к губам, он отвел его в самый темный угол и, смотря на него внимательно, сделал что-то губами около пальца...

Тот смотрел и не понимал.

Опустив глаза, он показал, что надо сделать, и протянул руку...

Мелкая холодная дрожь сотрясла все тело младшего. Ему казалось, что ум его мешается, а глаза перестают что-нибудь видеть...

   —  Темно. Не вижу... — проговорил он.

   —  И не надо видеть, — услышал он шепот. — Это я навел тьму. Но нужно сделать. — И когда тот, все застывая и застывая, оставался недвижим, тот стал на колени...

Тьма еще сгустилась. Но это снаружи. В то же время младшему показалось, что уже теперь не тьма, но необыкновенный свет, белый, пронзительный, музыкальный, исходит из всего существа его... Как будто тянутся из него реки, моря, и он так обилен, что может наполнить из себя

весь мир; и это, что он напояет собою мир, исполнило его невыразимого блаженства. Огромное ощущение всемогущества, всемогущества не только теперь, но и над всем будущим, наполняло его, и с каждой секундой все более и более. И таких секунд — 60, и как будто прошло 60 веков, но не около него, а в нем. И точно гром и рассыпавшиеся молнии. Когда еще минута, вторая прошла, он очнулся и увидел, что старший кладет ему холодное полотенце на голову.

   —  Ну, вот и все. И только. Теперь вы будете владеть всем, чем хотите, и французские войска завоюют для вас все, чего вы пожелаете.

Он ласково улыбался. Бессильно улыбнулся ему и младший. Он был страшно обессилен. Старший же, хотя и без того был могуществен, еще стал могущественнее теперь, сияющее, полнее молниями, волшебством и магией. Казалось, прикосновение к нему убьет всякого. Он был полон. И пополнился от младшего.

   —  Теперь ты будешь жить мною, а я тобою. — И вывел его из шатра...

Народы безмолвно ожидали их по обоим берегам. «Договор заключен, — сказали они, вступив на твердую землю. — Земля благословлена и освящена. Теперь здесь и там, к Востоку и Западу от Немана земля будет рождать сам-тысячу и болезней почти не будет».

Музыка заиграла. Солнце также светило.

(когда-то в Халдее; пояснительная аналогия)

* * *

Почему эта клумба астр хуже стихотворения?

Стихотворения «О клумбе астр»?

Значит, — первее, свежее жизнь...

Не прикрыть ли вам, гг. писатели, свои чернильницы. Кроме как Пушкин, которым пишется невольно. Ведь у вас не «невольно», а стараетесь?

(перед цветами)

* * *

Хворалось.

И целый день читал К. Тимирязева (о земледелии, «Речи и статьи», «Жизнь растений»).

Какое освежение...

Лучшее самое в нем — отношение к Буссенго (наставнику), к товарищам по науке и общее народное русское чувство науки. В нем есть осколочек Ломоносова, как во всех лучших русских ученых. И до сего времени мы живем духом Ломоносова, и в сущности в науке есть только его школа. Школа прыткости, свежести и единичных открытий.

Его память о Кауфмане («Московская флора») прекрасна. По Кауфману и я определял растения в Подновьи, селе Черном, Растяпове (близ Нижнего). Слова его, что Кауфман «более всех содействовал ботаническому образованию в России», мне кажутся меткими. Вообще в книгах много меткого, но выше всего благородный тон.

Тимирязев — из великих русских натуралистов XIX в. Спасибо ему. Он украсил родную землю.

(на полученном письме Верочки)

* * *

Хоть и мелочь, и не хочется говорить, а все-таки:

Что же эти сменяемые чиновники, без памяти (или с самой плохой) о себе. Все поводят животиками. При малейшей утонченности, проезжая через Москву, они должны бы телеграммой запросить у Тихонраво— ва, Ключевского, Тимирязева разрешения «отпить чашку чаю». И хоть в недолгом разговоре, как освежались бы и благороднели в общении с человеком науки.

Но у них не сердце, а живот. И они «поводят животиками».

(Делянов, Толстой, Ванновский, Боголепов, Кассо, — еще кто-то был)

* * *

...было легко писать. Почему было легко писать «направо» и «налево» — я не знаю. И писал.

Очень просто.

Если бы нелегко — конечно, не писал бы. «Наш увалень ничего трудного не делал».

«Вам надо утереть нос», «вы не честны». Не знаю. Со мной Мамочка, и мне хорошо.

(на корректуре писем Страхова)

* * *

...я себя считаю («себе кажется») самым богатым лицом в XIX в. (в Росс.): чего мне конфузиться и перед кем?

Когда я вспоминаю историю написания «О понимании», — перед кем мне конфузиться?