Юдаизм. Сахарна - [20]

Шрифт
Интервал

омакнув каждый свой ломоть в соль, откусывает сколь можно больше и жует. Затем начинается уже настоящая еда из нескольких рыбных, мясных и овощных блюд. Едим на славу. В промежутках блюд, все (т.е. только мужчины; женщина не может участвовать в пении вообще) поем шабашевые песни Цыр машлой, Кол мекадем, Ма Иодгис и т. д. и, наевшись и напившись досыта, прочитав вслух благодарственную молитву Бырхас гамозен, отправляемся все спать до утра»...

«Это, — добавляет автор, — так называемая первая шабашевая трапеза — Сеида», и делает в сноске под текстом примечание: «Талмудом установлено, якобы по повелению Бога, через Моисея, чтобы субботние трапезы были ни больше, ни меньше трех. Три трапезы эти имеют до того великое значение у Талмуда, что если случается пожар в субботу, когда, по закону, еврею нельзя подойти к пожарищу и спасать что- либо из имущества, то пищу, приготовленную для трех трапез, однако, он может и даже должен спасти». Из примечания этого очевидно, что трапезы субботние в сущности есть ритуальные вкушения, откуда и вытекает их непременность и священное число три. Во всяком случае, до сего момента рассказа нашего автора — приуготовление к субботе, как бы одевание субботних — видимых одежд, за коими последует невидимое существо субботы.

Он о нем не говорит. Он вышел из еврейства юношею, во всяком случае — холостым, и как для семьянина-еврея ему еврейский культ не был открыт. Мы же отмечаем, что празднование у евреев субботы не имеет и приблизительно ничего общего с нашими праздниками, знаменуясь разрывом с шестью днями, перерывом общения с ними. «Суббота» сзади и спереди, т.е. в пятницу и воскресенье, окружена как бы поднятыми крепостными мостами. И с минуты, как они подняты, переход в субботу невозможен под страхом смерти, ни из субботы — в пятницу или воскресенье. Вокруг ров; кто упал туда — умер. Суббота есть тайна седьмого Дня, есть день какого-то таинства, к которому наш автор рассказывает только приуготовления, ибо совершенно непостижимо и даже вовсе не нужно само в себе и для себя то, что он описывается. Обстриг ногти; вымылся священною водою; кратко, на минуту сходил в синагогу, где пропел встречу Субботе; и вот — дом и в нем стол, накрытый торжественно, на котором поставлены четыре свечи в память четырех праматерей, зажженных пятою теперешнею, в этом дому матерью семейства. Очевидно, все до сих пор приуготовления, к чему — автор не называет.

Суббота важна как обрезание и в отношении к обрезанию: вот обмолвки еврейских книг, которые указуют путь ищейке-историку. Ищи и здесь «обрезания», «обрезанного». Обрезание должно действовать, — когда? На это без слов указует точка приложения ветхозаветной печати. Как действовать? На это-то и отвечает суббота, этому она научает, в этот-то культ она и вводит. Иначе сказать, суббота есть способ и метод разрешения великой и даже мировой проблемы пола, которая, например, до известной степени разрешена и у нас в тысячелетнем и религиозном же институте брака. И у нас есть «обрезание»: точка его древнего приложения и у нас действует, должна бы действовать в некотором магическом круге, не переходя за его черту, каковой круг мы именуем брак, таинство брака. Перескочить за черту его, именно точкою «обрезания», и у нас значит умереть — оскверниться; продолжать жить этою точкою после брака — значит скверниться же; до брака — значит опять скверниться. Итак, ров, стены, поднятые мостики — есть и у нас, но как воображаемые и не действительные, и потому именно, что у нас нет в еврейском смысле суббот, что, вместе с падением обрезания — пали и они, и мы внутри-то своего брака, по сю сторону магической линии совершенно не знаем и не умеем, что, когда и как в точках обрезания совершать. Во всяком случае, в важнейшие секунды своей семейной жизни каждый ариец только физиологически, modo animalium живет, а не священно, как это вытекало бы из проблемы брака и как не вытекает у нас. А если он modo animalium живет, то, очевидно, и проблема брака у нас не разрешена. Он есть явление гражданского порядка, есть определенное социальное положение: но задача-то его, рождение детей, не выполняется в браке иначе как и вне брака, с тою же суммою внебрачных ощущений и без каких-либо специальных в браке приуготовлений. Таким образом, у нас брак есть церемония, и именно церемония вступления в социальное положение; но собственное брака в нем также и то же, что до или после или вне брака. От этого отсутствия специальностей в точке обрезания, конечно, она живет и до, и после, и вне брака, не нарушая церемонии и церемониальности семейного бытия. Отсюда разврат, развращенность арийцев и органическая их гибель (вырождение). Отсюда же вечная стойкость, и именно органическая, семитов. Обрезание есть религиозное устроение точек брака; но построить дом еще не значит жить в нем, и суббота есть священная жизнь точек брака. Отсюда идентичность субботы обрезанию, недействительность (не действенность) обрезания без суббот. Суббота есть ритм, есть пульс бытия, а ритмирующая артерия сжата кольцом обрезания. Понятна адамантовая прочность семьи и брака у евреев, вовсе независимая от церемонии венчания, да и не связанная с нею, ибо венчание там зыбко и разрушается (так называемое «разводное письмо») при первом желании мужа и при слегка мотивированном требовании жены. Но весь тот специальный страх перед разводом, какой существует в Европе, существует вследствие мысли: «развод — это гибель брака и семьи», у евреев


Еще от автора Василий Васильевич Розанов
Русский Нил

В.В.Розанов несправедливо был забыт, долгое время он оставался за гранью литературы. И дело вовсе не в том, что он мало был кому интересен, а в том, что Розанов — личность сложная и дать ему какую-либо конкретную характеристику было затруднительно. Даже на сегодняшний день мы мало знаем о нём как о личности и писателе. Наследие его обширно и включает в себя более 30 книг по философии, истории, религии, морали, литературе, культуре. Его творчество — одно из наиболее неоднозначных явлений русской культуры.


Уединенное

Книга Розанова «Уединённое» (1912) представляет собой собрание разрозненных эссеистических набросков, беглых умозрений, дневниковых записей, внутренних диалогов, объединённых по настроению.В "Уединенном" Розанов формулирует и свое отношение к религии. Оно напоминает отношение к христианству Леонтьева, а именно отношение к Христу как к личному Богу.До 1911 года никто не решился бы назвать его писателем. В лучшем случае – очеркистом. Но после выхода "Уединенное", его признали как творца и петербургского мистика.


Пушкин и Гоголь

русский религиозный философ, литературный критик и публицист.


Опавшие листья (Короб первый)

В.В. Розанов (1856–1919 гг.) — виднейшая фигура эпохи расцвета российской философии «серебряного века», тонкий стилист и создатель философской теории, оригинальной до парадоксальности, — теории, оказавшей значительное влияние на умы конца XIX — начала XX в. и пережившей своеобразное «второе рождение» уже в наши дни. Проходят годы и десятилетия, однако сила и глубина розановской мысли по-прежнему неподвластны времени…«Опавшие листья» - опыт уникальный для русской философии. Розанов не излагает своего учения, выстроенного мировоззрения, он чувствует, рефлектирует и записывает свои мысли и наблюдение на клочках бумаги.


Попы, жандармы и Блок

русский религиозный философ, литературный критик и публицист.


Заметка о Пушкине

русский религиозный философ, литературный критик и публицист.


Рекомендуем почитать
Пассажиры первого класса на тонущем корабле

«Пассажиры первого класса на тонущем корабле» — последняя книга безвременно ушедшего из жизни американского социолога Ричарда Лахмана (1956–2021) — подводит итог основных тем его исследований: конфликты между элитами европейских государств, формирование современной глобальной системы политической власти, упадок США как сверхдержавы. В этой работе Лахман, во многом опираясь на свои предыдущие, уже выходившие в России книги «Капиталисты поневоле» и «Государства и власть», анализирует механизмы обретения, удержания и утраты глобальной гегемонии с акцентом на современном американском материале.


На краю небытия. Философические повести и эссе

В своей новой книге Владимир Кантор, писатель, доктор философских наук, заведующий Международной лабораторией исследований русско-европейского интеллектуального диалога Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (НИУ-ВШЭ) и ординарный профессор Школы философии того же университета, дает своеобразный мастер-класс, показывая, что литература и философская рефлексия нисколько не противоречат друг другу Одна из любимых идей автора – что только в философском контексте становится внятным художественный текст.


Последний рейс из Дейтона. Переговоры за закрытыми дверями

В книге приводятся свидетельства очевидца переговоров, происходивших в 1995 году в американском городе Дейтоне и положивших конец гражданской войне в Боснии и Герцеговине и первому этапу югославского кризиса (1991−2001). Заключенный в Дейтоне мир стал важным рубежом для сербов, хорватов и бошняков (боснийских мусульман), для постюгославских государств, всего балканского региона, Европы и мира в целом. Книга является ценным источником для понимания позиции руководства СРЮ/Сербии в тот период и сложных процессов, повлиявших на складывание новой системы международной безопасности.


История денег. Борьба за деньги от песчаника до киберпространства

Эта книга рассказывает об эволюции денег. Живые деньги, деньги-товары, шоколадные деньги, железные, бумажные, пластиковые деньги. Как и зачем они были придуманы, как изменялись с течением времени, что делали с ними люди и что они в итоге сделали с людьми?


Дети Сети

Дети Сети – это репортаж из жизни современных тинейджеров, так называемого поколения Z. Загадочная смерть, анонимные чаты в дебрях даркнета и вчерашние дети, живущие онлайн и мечтающие о светлом будущем. Кто они, сегодняшние тинейджеры? Те, чьи детство и юность пришлись на расцвет Instagram, Facebook и Twitter. Те, для кого онлайн порой намного важнее реальной жизни. Те, кто стал первым поколением, воспитанным Интернетом.


Там, где мы есть. Записки вечного еврея

Эпический по своим масштабам исход евреев из России в конце двадцатого века завершил их неоднозначные «двести лет вместе» с русским народом. Выросшие в тех же коммунальных квартирах тоталитарного общества, сейчас эти люди для России уже иностранцы, но все равно свои, потому что выросли здесь и впитали русскую культуру. Чтобы память о прошлом не ушла так быстро, автор приводит зарисовки и мысли о последнем еврейском исходе, а также откровенно делится своим взглядом на этические ценности, оставленные в одном мире и приобретенные в другом.