Юбилей - [2]

Шрифт
Интервал

вышел взорванным быть черед.

Где вы, где - из Уфы, Рязани,

душу ранившие мне вновь,

смертью ранней своею - Занин,

Всеволодов и Шадрунов?

Тишина - и ничто не изменит

предначертанному здесь быть.

Воет ветер Ягой в антенне,

как один он умеет выть.

Перед боем лихим, который

знаешь - будет жесток и лют,

нам особенно мил и дорог

снежный, выдуманный уют,

что так нищенски мал и краток

потому что - гляди вперед

вот уже и пошла атака,

как прошил его пулемет.

Миг, и в ярости весь дрожащий,

смерть выплевывающий, "пэпэша"

беспощадно врагов разящий,

фронтовая моя душа

так сшибает, да так и косит

их, явившихся сеять мрак,

никогда к нам никем не прошенных,

длинных, гитлеровских вояк,

оборачивающих спины

догоняющим взрывам гранат.

Вот и мой - тот, кто все же вскинул

встреч мне лающий автомат...

Ах, давно уже лет за тридцать,

как влюбленный в шофёрский труд

как у нас о том говорится

я колесами город тру.

Но, наверное, я б заплакал,

как мальчишка несчастным был,

если б в жизни хоть раз собаку

ненароком машиной сбил.

А фашистов хотел бессчетно

комразведки - не ас такси

в преисподнюю, в пекло к чорту,

так огнем своим и сносить.

Нет удачи крупней - сражаться,

жить в боях - и остаться жить,

и свой счет ведя, девятнадцать

в них прицельным огнем уложить.

Девятнадцатым был то самый,

встреч мне лающий автомат

в грудь нацеливший, в душу прямо,

длинный гитлеровский солдат.

Как в атаке той залихватской,

снова остро и горячо,

будто полнится болью адской

грудь моя и мое плечо...

Двадцать метров всего разбега,

третья скорость - и полный газ.

Ах, спасибо, хирург Тагибеков,

что мне сердце и руку спас.

Что там сердцу кромешность боя,

если вышел приказ ему

дот разрушить любой ценою,

случай - выжить от ран к тому.

Что плечу и руке усталость,

если хочется труд снести,

чтобы пользы, хотя бы малость,

людям все-таки принести,

даже эти слагая строки

в пальцах сжав перо-автомат,

про Отечественной, далёкий,

мой, пропитанный кровью, март.

1949 г.

-------------------------------------------------------

Ю Б И Л Е Й (80 ЛЕТ)

Мне восемьдесят лет,

я жив и даже весел,

хоть есть печать и след

восьмидесяти весен,

восьмидесяти лет,

и десять раз по восемь

поры, что целый свет

зовет лирично - осень.

А что до счета зим,

то толику лишь, малость,

до энской, что сразит,

всего мне жить осталось,

что станет как-то раз

свидетельницей факта

высоковольтных фаз,

блестящего инфаркта.

Я семьдесят из них,

проснувшись, спозаранку,

сидел над грудой книг,

вертел такси баранку,

а если вдруг меня

пронзало вдохновенье

в ночи, в заботах дня,

слагал стихотворенье.

Но в собственной стране,

где как-то жил, устроен,

дышалось трудно мне

в ней числился в изгоях.

Ты выдал сто идей,

комету обнаружил,

но если иудей,

стране ты был не нужен.

И из СССР,

что родиной являлся,

изгоям тем в пример,

я в США и перебрался.

И хоть родным и был

тот мир, что незабвенен,

я новый полюбил

будь он благословенен.

Мой добрый, светлый дом,

что дорог стал навеки,

и я ваял трудом

почти что четверть века,

и музам чтоб служить

неистово, сгорая,

труда решил сложить

доспехи лишь вчера я.

Поскольку жизнь вся

и длится-то мгновенье,

сквозь время колеся,

в плену его движенья,

я творчеству отдам,

не праздности и лени,

души и близь, и даль,

восторги и смятенья.

Мне восемьдсят лет,

но в пику всем обетам,

вина люблю я цвет,

и запах сигареты.

Поборник правил, прав,

почти уравновешен,

бываю реже прав,

бываю чаще грешен.

Мне восемьдесят лет,

но отличиться есть чем

эстэт, мужик, поэт,

люблю прелестных женщин.

Да и ко мне они,

сердцам своим послушны,

в былые, правда, дни,

были неравнодушны.

Прекрасна все же жизнь,

в каком ни мчалась б русле,

забавная кажись,

исполнена ли грусти.

Спасибо, жребий мой,

что без микстур, облаток,

закончил я восьмой

мелькнувших лет десяток.

07/26/99

-------------------------------------------------------

КОГДА ТЕБЕ ЗА ВОСЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ

Когда тебе за восемьдесят лет,

пускай ты добр и щедр душой к тому же,

умен, философ, эрудит, поэт

ты никому ни капельки не нужен.

Когда тебе за восемьдесят лет,

пусть был в войну ты ранен ли, контужен,

на той, что грудью защищал земле,

и этой, здесь - ты никому не нужен.

Когда тебе за восемьдесят лет,

серьезно заболел ли вдруг, простужен,

нуждаешься в уходе и тепле

тем более, ты никому не нужен.

Когда тебе за восемьдесят лет,

а времени грустнее нет и хуже,

хоть волком вой, молчание в ответ

умолкнувшим, ты им давно не нужен.

Когда тебе за восемьдесят лет,

вдоль улицы плетешься, неуклюжий,

нет никого и рядом, и вослед

в попутчики ты никому не нужен.

Когда тебе за восемьдесят лет,

и боли рвут суставы, грудь утюжат,

и у врачей от них лекарства нет

ты и врачам своим уже не нужен.

Когда тебе за восемьдесят лет,

в ночи нередко мыслью ты разбужен,

что обойди, изъезди целый свет,

ты никому нисколечко не нужен.

Когда тебе за восемьдесят лет,

и труд собрать себе порою ужин,

приходит мысль - жить резона нет

затем, что ты и сам себе не нужен.

Когда тебе за восемьдесят лет,

Б-г чтит Один в тебе лишь старца-мужа,

в парчу ты или в рубище одет,

нёс радость или сеял зерна бед,

был верен слову, или рвал обет,


Еще от автора Михаил Талесников
Собаки

Введите сюда краткую аннотацию.