Юбилей смерти - [20]

Бросаю трубку, чтобы не одуреть от ее ненависти. Почему же столько ненависти, за что?!..

У меня есть немного денег, Машка хочет дать еще, но мне удалось найти адвоката и на то, что у меня есть. Это солидный человек, думаю, лет тридцати восьми – сорока, одетый в хороший костюм. Наверное, неплохо зарабатывает. Уверенно комментирует мое дело: ну, матери всегда в приоритете при разводе, тем более, если речь идет о дочери. Я успокаиваюсь.

В суд со мной увязывается Машка. Я говорила, что прекрасно справлюсь и сама, а бабе на девятом месяце лучше бы не толкаться в толпе, в духоте. А дурные эмоции?.. В таких местах они просто затопляют помещение и людей. Машке это вредно. Но что вы! Слушать Машка и не собирается – упрямо катится за мной на Голгофу.

Перед началом процесса мы стоим возле двери в зал суда. Вэл и его мамаша приходят чуть позже нас. Он – отводя глаза, переминаясь с ноги на ногу, она – с самодовольным видом, будто уже победила. Нет, я ей такой радости не доставлю.

К комнате, в которой назначено разбирательство, идет судья. Машка ахает, но я делаю вид, что ничего не заметила. Хотя, как не заметить? Судья – одно лицо с ведьмой Корда. Причем сходство не в чертах, а в выражении глаз: вы все – сброд и быдло.

В этом сходстве заключалась подсказка судьбы, которую мы, само собой, не разглядели. Похожесть судьи и ведьмы намекала на родственные отношения семьи Корда с судебной системой нашего города. Если бы я покопалась в памяти, то припомнила рассказы ведьмы о своем брате-прокуроре. Наверное, он и на нашей типа свадьбе побывал, только я не помню. А вот на моем суде брат-прокурор не присутствует, хотя все события – под полным прокурорским надзором.

Тем временем события разворачиваются по сценарию ночного кошмара: мне предъявляют обвинение в развратном образе жизни, алкоголизме и разных вещах, которые мое сознание уже не вмещает. Один за другим входят люди, чтобы засвидетельствовать преступления Евгении Корда. Это мои соседи, с которыми я живу бок о бок уже двадцать лет, это мои клиентки из школы танцев, это и совершенно посторонние люди. Все они описывают эпизоды из моей жизни (совершенно точно – у меня раздвоение личности!), и если составить из этих историй общую картину, то выясняется: обвиняемая – глубоко развратная личность, которая занимается проституцией, выпивает ежедневно, матерится прилюдно, заголяется где попало, организовала на базе школы танцев бордель.

Сначала мне даже смешно – «свидетели» выглядят неуверенно, лгать убедительно они не умеют, да и многим откровенно стыдно произносить столь неприкрытую ложь. Большинство даже не может смотреть в мою сторону.

Разглядываю их, будто вижу впервые. Так же чувствовали себя люди при Сталине, когда окружающие писали на них доносы в НКВД?..

Подлость во весь рост.

Я спрашиваю у адвоката: а где свидетели, которые должны выступить в мою пользу? Бросив на меня высокомерный взгляд, он отвечает, что это не нужно. Пытаюсь донести до него – свидетели обвинения лгут, они куплены. Адвокат отряхивает рукав своего лоснящегося костюма в том месте, где я коснулась его пальцами. Пожимает плечами. Предлагаю вызвать Машку – пусть она расскажет, что я за человек. В ответ получаю новый взгляд сверху вниз.

И тут я слышу совершенно невозможное. Показания дает маленькая женщина, в которой узнаю одну из медсестер Сашиного отделения. Она рассказывает, что попав в больницу после попытки самоубийства (ну, конечно же – спьяну!), я совратила главного врача отделения – врача с большой буквы, гуманиста, преданного мужа, ухаживающего за женой-инвалидом. Вырвав его из семьи, лишив сына отца и заботы – жену, я погубила Александра Даниловича Чудая. Связь со мной вызвала в нем глубокое чувство вины и привела к тяжелому нервному расстройству, в результате чего он не справился с управлением и разбился на машине. Гибель Александра Даниловича – на моей совести!

И тут я взрываюсь. Вскакиваю с места, кричу: да как вы смеете приплетать сюда Сашу! Да что вы о нас знаете! Можете врать обо мне что угодно, но не трогайте святое!.. Свекровь смотрит на меня, возмущенно выкатив глаза. Я схожу с ума от ее непробиваемости – и кричу, кричу, кричу…

Судья выносит приговор: я больше не мать моей дочери. Если бы в УК РФ было предусмотрено наказание клеймением, поркой или – еще лучше – аутодафе, то меня бы выпороли, заклеймили и сожгли прямо во дворе здания суда.

В шоке спрашиваю адвоката: «Почему же вы меня совсем не защищали?!..» – «Вы получили по заслугам!» – он кривит губы.

Встаю, иду в коридор. Машка колобком носится вокруг меня. Прошу ее отдохнуть, она плачет. Откуда ей известно о моем провале – понятия не имею.

Машка едет со мной домой. Селена пока остается у ее матери. Я смертельно боюсь, что придут ее отнимать, поэтому лучше, чтобы дочери дома не было.

Наливаю себе водки, купленной по дороге, прошу подругу за меня не волноваться, ей надо беречься. А я за себя постою! Подам апелляцию, буду судиться-рядиться и уничтожу ведьму!

Звонок в дверь. Появляется Вэл. Впервые в жизни я вижу его таким раздавленным. Входит Машка, говорит ядовито: «Попал под каток? Или под маму?».