Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию - [5]

- Мы все - немцы, - сказал шорник Рогаль.

Ладно. Карл Штепутат тоже был за Германию, великую Германию, достаточно великую, чтобы держать казаков на расстоянии от Кенигсберга.

- Здесь, у границы, важно быть настоящим немцем.

Это были слова камергера Микотайта, а Штепутату показалось, что это можно приложить вообще к чему угодно: быть немцем. Если всего-то и требуется - быть настоящим немцем, Штепутат может стать бургомистром Йокенен.

Решающее слово сказал сам майор, прискакавший на следующий день через выгон к дому Штепутата.

- Послушайте, Штепутат, - процедил он, сидя на лошади. - Вы ведь справитесь с писаниной. А нам нужен бургомистр, который нам подходит.

- Так точно! - ответил Штепутат.

Потом он ругал себя за это "так точно". Но тогда, спустя всего несколько лет после военной службы, у него оно вырвалось само собой. Впрочем, так было и со всеми в Йокенен. Майор оставался майором.

И Штепутат стал бургомистром Йокенен. Нисколько не смущаясь, он поставил на полку в гостиной рядом с "Историей германо-французской войны" и "Окружным бюллетенем" привезенную из Кенигсберга книгу Розы Люксембург. Если не считать майора, никто в Йокенен ничего не знал об этой Люксембург, но майор никогда не входил в его дом, а если и говорил с ним о делах, то сверху вниз, сидя на лошади.

С такими размышлениями Штепутат добрался до Йокенен, своего Йокенен. Строго говоря, была она несколько грязной, эта деревня в глуши Восточной Пруссии, однако не грязнее других деревень между Вислой и Мемелем. Главная улица деревни была вымощена булыжником, но, когда было сухо, все, чтобы избежать убийственной тряски, ездили по пыльной летней дороге, проходившей рядом. Дома - некоторые с посеревшей соломенной крышей - были рассыпаны среди полей, подходивших вплотную к курятникам и крольчатникам при домах семейных работников поместья. Деревня полукругом облегала пруд, который в любом другом месте Германии называли бы озером. Но в Восточной Пруссии, среди лесов и полей, было полно настоящих озер, так что эта запруда, заросшая по краям камышом и вербой, так и оставалась прудом.

Штепутат проехал через общинный выгон к своему дому, последнему в цепочке домов на другой стороне пруда. Там он увидел лошадь камергера Микотайта, которая была привязана к забору сада и разгоняла хвостом слепней и мух. Из дома доносились голоса. Да, похоже, что они уже добрались до третьей бутылки смородиновки. Трое гостей - камергер Микотайт, шорник Рогаль и трактирщик Виткун - сидели в гостиной как в тот раз, в мае 33-го года, когда они без всяких осложнений осуществили в Йокенен переход к новой власти.

- Послушайте, - сказал тогда шорник Рогаль, - весь Йокенен дружно вступит в эту коричневую партию, а потом все будет по-старому.

Причиной некоторого волнения был тогда какой-то лысый из Растенбург-Лангхайм, распустивший слух, будто новое начальство хочет убрать из Йокенен совет общины, а бургомистром сделать каменщика Зайдлера. Каменщика - бургомистром? Да еще такого, который маршировал с красным флагом по Растенбургу?

- Это просто формальность, - сказал камергер Микотайт. - Мы, йокенцы, делаем, что мы хотим. Гитлер этот или кто другой, нам все равно.

- Даже инспектор Блонски вступил в партию, - сообщил трактирщик Виткун. - А когда майор велел ему объясниться, Блонски, говорят, сказал: "Господин майор, с нами молодежь и будущее. Это что-то значит!"

В конце концов они уговорили Штепутата на эту "формальность". И на самом деле, мало что изменилось в Йокенен. Для собраний и маршей штурмовиков Йокенен был слишком мал. Партийный секретарь Краузе приехал из Дренгфурта всего раз, и то в штатском, потому что твердо придерживался правила не напиваться в форме. Смена цвета от черно-бело-красного к коричневому прошла в Йокенен незаметно. Всем прислали по партийному билету и значку со свастикой, чтобы нацеплять на выходной костюм, все платили взносы и все повесили рядом со старым Гинденбургом скромную фотографию из Браунау. Единственным пятном на новой краске был майор, хранивший верность черно-бело-красному, несмотря на то, что сам Гинденбург дал коричневым свое благословение. Двадцатого апреля 1934 года, когда Штепутат впервые вывесил свой флаг со свастикой над клумбой лилий в саду, майор выехал с телегой навоза в поле и собственноручно разгружал ее вместе с кучером Боровским.

Все это вспомнилось Штепутату, когда он увидел троицу гостей, распивавших его смородиновку.

- Эй, Карл, - сказал Рогаль, старший из них. - Послезавтра Гинденбурга привезут из Нойдека в Танненберг. Соберется вся Восточная Пруссия. Приедет фюрер. Нужно, чтобы и из Йокенен было несколько человек. Отдадим ему наш последний долг.

Штепутат прежде всего сел. Он не испытывал большого желания оставлять Марту и ребенка одних на два дня.

- Ты, как бургомистр Йокенен, должен поехать, - заявил Виткун.

Да, пожалуй, это его долг. Шорник Рогаль вызвался поехать и нести флаг союза ветеранов войны. Трактирщик тоже счел своим долгом принять участие. Они как раз обсуждали, на чьей повозке ехать, когда пронзительно зазвонил телефон. Это случалось настолько редко, что Штепутат всегда вздрагивал от неожиданности. Подтянувшись, он подошел к аппарату между коричневым и красным фельдмаршалом.