Йестердэй - [23]

Их разделял проход между партами. Он мог смотреть на нее в любое время. А она только если повернется. Впрочем, она не поворачивалась. Все началось совсем по-детски. Он от нечего делать (ну не учителей же слушать на уроке) стал ее изучать. То есть, то в ней, что было доступно взгляду. По порядку: каштановые волосы, не длинные и не короткие, как раз для прически «конский хвост», под резинку или заколку. (Однажды резинка упала на пол. Она не нашла, а он потом подобрал. И не отдал.) Ухо (но с этим – к Мураками), чуть вздернутый нос, немножко, краем, глаз и рот. Щека и ямочка на ней: когда улыбалась, сердилась, перешептывалась с подругой, решала задачи по математике, да почти всегда. Левая рука, кисть, тонкие музыкальные пальцы. (Она, конечно же, ходила в музыкальную школу: фортепьяно, хор, сольфеджио, что там еще он не знал, сбежал из первого же класса). Ну и левая нога. Вот такой ракурс.

К зиме можно было подводить итоги. Первый – она, безусловно, красива. Ступня длинновата. Тридцать седьмой размер. Сначала это его укололо. Второй – он не может не думать о ней. Третий – жизнь полна страданий. Подойти к ней, хотя бы на перемене, ему в голову не пришло, ни в течение этого года, ни потом. Он считал себя человеком заурядным, да, признаться, и был таковым. Что могло привлечь ее в нем? Внешность? Ну, уж нет. Он не был спортсменом, не играл в школьной рок-группе, так, мучил гитару дома по самоучителю. Не умел рассмешить. Да ни чего он тогда не умел. Только книжки читать. Что ему

оставалось делать? Он стал ее тенью. Это было легко: один из его друзей вскоре пересел к ней за парту, что было воспринято всеми как должное. В девятом классе, а потом и в десятом, выпускном, К***** и этот его друг почти не расставались: и в школе и вне ее. А он? Что ж, он был рядом.

<босоножки>

Мы приближаемся к эпизоду, который он сам как-то назвал «вершиной своего падения» и настаивал потом, на том, что ничуть не обмолвился. Выпускной класс. Июнь. Экзамены. Лето было жарким. Вся его кампания, часов с десяти утра собиралась на берегу канала у сооружения, именуемого горожанами «дамбой». Готовились к экзамену. Приносили с собой учебники, ласты и бутерброды. Ласты и бутерброды шли в дело.

К***** тоже была там, с другой своей тенью, с подругой. С подругой. Ужасно быть подругой. Только подругой и все. Но ему-то что до нее. О чем он думал тогда, выбираясь на берег, ложась на траву, кладя голову на учебник? А ни о чем. Он привычно, одним глазом, по-кошачьи, смотрел на нее. Она привычно этого не замечала.

А потом пошел дождь. Сначала лениво, одной-двумя каплями. Потом разохотился, ударил десятком капель, запустил сотней и с разбегу набросил на Ямки свою сетку. С первой сотней капель все они, кто был на берегу, похватали свои вещи и сбежали в лесок под деревья. Там К*****, а может быть ее подруга, заметила, что босоножки их остались на бегу, на бетонном парапете. Две пары. Вот тогда он выскочил под дождь, вернулся на берег, нашел две пары босоножек. Одна тридцать пятого размера, а одна – тридцать седьмого. Он принес их, молча положил ей под ноги (получился поклон) и ушел. Домой. Больше он на канал этим летом не приходил.

Кассета 6. Цвет – черный

Чушь, как и ожидалось… И неправда. Кот (в смысле – Васька) был единственным в классе, из юношей, конечно, кто никогда не был влюблен в Карину. Он вообще первый раз влюбился уже студентом. Мне ли не знать.

Мог скрывать? Предположим, мог. Писал о себе в третьем лице? Допустим. Но как быть с тем, что Васька никогда, еще раз – никогда – не сидел на четвертой парте в ряду у окна. В третьем классе у него резко испортилось зрение. Очки он носить стеснялся. И родители договорились с учительницей, что его посадят на первую парту. Года через три зрение почти пришло в норму, но пробиться на задние парты было уже невозможно. Первая парта в среднем ряду – это было как приговор.

Если на то пошло, это я сидел на четвертой парте, в ряду у окна. И…

[пауза]

Но Карина ко мне от мужа не уходила две недели назад. Я ее вообще двадцать с чем-то лет не видел.

И еще. На гитаре Кот не играл. И не пробовал никогда.

Выдумки все это. Литература, причем вторичная. Про ступню он у Аксенова украл. Из рассказа… ну есть у него такой рассказ…

Поэтому нам нужен Иван. Ванька Солонов. Это он сидел с Кариной за одной партой в девятом и десятом классе.

Вот это все я Арине тщательным образом изложил, готовя осьминогов в чесноке, сельдерее и тмине. Она не спорила. В смысле аргументов никаких не приводила. Молча ела осьминогов и все. Потом опять в Васькиных файлах копалась. Так я и не понял, что у нее на уме. А сейчас ее нет. Как-то скучно, что ли.

[пауза]

Я тут подумал: получается, что я Ленке изменил. Кому сказать, не поверят – первый раз. Изображал-изображал Румату Эсторского и вляпался. Да так, что сам не заметил. То есть, я теперь, как любой засорокалетний пер… персонаж или лучше сказать урод, попал, нет, упал, тьфу, клин, запал на молоденькую, которая тут один раз переночевала, а потом куда-то задевалась. Запал… противное слово. Я как-то заметил, случайно, что все сорокалетние (и старше) женщины произносят его с одинаково брезгливой гримасой, с одной и той же безнадежной интонацией. Ну вот, теперь и обо мне. Добро пожаловать в клуб. И что теперь делать?