Языки Пао. (Роман) - [25]

«Нет, — сказал раскольник. — Ничего такого. На Пао проводится социальная реформа. Бустамонте отважно взял новый политический курс. Ты помнишь о вторжении с Топогнуса?»

«Помню, но при чем...»

«Бустамонте желает предотвратить всякую возможность повторения такого постыдного поражения. Он формирует касту бойцов, призванную оборонять планету. Этой касте он отвел побережье Хилантского залива в Шрайманде. Прежнее население этого района пришлось переселить. Его заменили новой популяцией, говорящей на новом языке и воспитываемой в боевых традициях. В Видаманде Бустамонте пользуется сходными средствами, устраивая промышленный комплекс, чтобы обеспечить независимость Пао от Меркантиля».

Беран молчал, пораженный масштабом исполинских планов, но у него в уме все еще копошились сомнения. Палафокс терпеливо ждал. Беран неуверенно нахмурился, прикусил крепко сжатый кулак и в конце концов выпалил: «Но паоны никогда не были солдатами или торговцами — они ничего не понимают в таких вещах! Как Бустамонте может надеяться на успех?»

«Не забывай, — сухо сказал Палафокс, — что Бустамонте руководствуется моими рекомендациями».

Замечание раскольника сопровождалось невысказанным утверждением: судя по всему, он заключил с Бустамонте какую-то сделку. Беран подавил эту мысль, отправив ее в закоулки памяти, и приглушенно спросил: «Неужели нельзя было обойтись без выселения миллионов людей?»

«Таково обязательное условие. На территории новой касты не должно оставаться никаких следов прежнего наречия и прежнего образа жизни».

Будучи паоном, Беран знал, что в истории его родной планеты нередко случались трагедии, уносившие жизни миллионов и порождавшие волны переселенцев и беженцев. Ему удалось согласиться с убедительностью разъяснений Палафокса: «Это новое племя — они останутся паонами?»

Палафокс, казалось, удивился: «Как может быть иначе? Они — настоящие паоны, плоть и кровь Пао, взращенные хлебами Пао, присягнувшие на верность только панарху и никому другому!»

Беран открыл было рот, но тут же с сомнением закрыл его.

Палафокс ждал, но Беран, подавленный и недовольный, не мог выразить свои чувства на слишком логичном раскольном языке.

«А теперь скажи мне, — совсем другим тоном произнес Палафокс, — как идут дела в Институте?»

«Хорошо. Я защитил четвертую диссертацию — кроме того, ректор заинтересовался моим последним самостоятельным эссе».

«Чему посвящено это эссе?»

«Я рассмотрел возможность определения паонезского понятия «презенс», означающего волю к жизни, в терминах, доступных мышлению раскольников».

В голосе Палафокса появилась некоторая резкость: «И ты, конечно же, глубоко проанализировал мышление раскольников и досконально в нем разобрался?»

Удивленный подспудным неодобрением, Беран, тем не менее, не растерялся: «Конечно же, такой человек, как я, не успевший в полной мере стать ни паоном, ни раскольником, но отчасти воспринявший образ мыслей обеих популяций, наилучшим образом подготовлен к тому, чтобы делать подобные сравнения».

«Подготовлен, в этом отношении, лучше, чем такой человек, как я?»

Беран тщательно выбирал слова: «Для такого сравнения у меня нет достаточных оснований».

Несколько секунд Палафокс сверлил его неподвижным взглядом, но в конечном счете рассмеялся: «Нужно будет просмотреть твое эссе. Ты уже выбрал основное направление дальнейших занятий?»

Беран покачал головой: «Существуют десятки возможностей. В данный момент я больше всего поглощен изучением истории человечества — точнее, любопытным отсутствием в ней возможных, казалось бы, закономерностей развития. Может быть, в конечном счете, мне удастся выявить такие закономерности».

«Похоже на то, что тебя вдохновляют исследования наставника Арбурссона, телеолога».

«Я знаком с его идеями».

«Но они тебя больше не интересуют?»

Беран снова сформулировал ответ со всей возможной осторожностью: «Лорд Арбурссон — наставник Раскольного института. Я — паон».

Палафокс усмехнулся: «Структура твоего высказывания подразумевает эквивалентность двух состояний».

Не понимая, почему Палафокса раздражало такое предположение, Беран промолчал.

«Что ж, — с напускной важностью сказал Палафокс, — возникает впечатление, что ты продвигаешься и даже добился некоторых успехов». Он смерил Берана взглядом с головы до ног: «Кроме того, ты посещаешь космический терминал».

Смущенный покровительственными манерами наставника, Беран покраснел: «Да, посещаю».

«Значит, для тебя настала пора практиковаться в воспроизведении потомства. Не сомневаюсь, что тебе уже хорошо знакомы основные принципы?»

«Студенты моего возраста только и делают, что обсуждают этот вопрос. Лорд Палафокс, если это вас не затруднит, сегодня в космический порт прибыла…»

«Ага, становится понятен источник твоих затруднений! Ты знаешь, как ее зовут?»

«Гитана Нецко», — буркнул Беран.

«Подожди меня здесь», — Палафокс вышел из кабинета.

Через двадцать минут он открыл дверь и поманил Берана: «Пойдем».

У входа в усадьбу их ожидал аэромобиль с полусферическим верхом. В машине съежилась маленькая одинокая фигура.

Палафокс повернулся к Берану и пригвоздил его к месту строгим взором: «По традиции, родитель обеспечивает сына образованием, первой женщиной и своего рода беспристрастным наставлением. Ты уже пользуешься преимуществами образования. В машине — выбранная тобой женщина; этот летательный аппарат также в твоем распоряжении. Выслушай же мое наставление — слушай внимательно, так как никто и никогда не даст тебе более полезный совет! Ищи в своих мыслях остатки паонезского мистицизма и паонезской сентиментальности. Изолируй эти стимулы — но не пытайся изгнать их полностью, ибо в таком случае их скрытое влияние проявится на более глубоком, инстинктивном уровне». Палафокс поднял руку драматическим жестом, свойственным раскольникам в торжественные минуты: «Я выполнил свои обязанности и отныне освободился от них! Желаю тебе успешной карьеры, многочисленных талантливых сыновей и престижа, вызывающего зависть сверстников».