Язык в зеркале художественного текста [заметки]

1

URL: http://www.ruscorpora.ru/. Примеры из корпуса помечены аббревиатурой НКРЯ в скобках после названия произведения.

2

Ср. с обстоятельствами возникновения интереса к «народной лингвистике» (folk linguistics) в западном языкознании – при изучении бесписьменных языков [Albert 1964; Bauman 1975; см. также сборник: Explorations 1974].

3

О другом значении термина «метатекст» см. подробнее на с. 35–37.

4

Обозначение «наивная» сегодня приобрело целый ряд синонимов: «естественная», «обыденная», «бытовая», «народная», «стихийная», «профанная», «обывательская».

5

В настоящее время в печати находится III часть монографии.

6

Репертуар значений, в которых употребляется термин «металингвистика» в науке, необычайно широк. Очевидным образом расходится понимание металингвистики в концепции М. М. Бахтина [см. анализ: Бочаров 1999] и в работах по философии и психологии (где под металингвистикой часто подразумевают проблематику, которую Ф. де Соссюр относил к «внешней лингвистике» [Соссюр 1977], а современное языкознание относит к социолингвистике, психолингвистике, риторике, лингвокультурологии). Ср. также данный термин в условном, неузуальном употреблении (например, для характеристики стилистической системы как системы второго порядка [Бартминьский 2005]) и т. п. Термин, кроме того, популярен у представителей так называемой «любительской лингвистики» и используется для обозначения «совершенно новой структуры, материя которой простирается за грань чувственного опыта» [Голубев 2010]. В то же время в современной лингвистической литературе термин «металингвистика» устойчиво соотносится с проблематикой, связанной с формированием, употреблением и исследованием языковедческой терминологии [см., напр.: Чернейко 2001; Куликова, Салмина 2002 и др.]. Логично рассматривать как аспект металингвистики, например, историю языкознания как историю развития метаязыковой деятельности [см., напр.: Донских 1987; Мечковская, Супрун 1991; Мечковская 1984; 2009], а также теорию и историю лексикографии, которые осмысливают практику составления словарей.

7

Утверждения об отсутствии метаязыковой рефлексии в советской литературе не соответствуют фактическому положению дел: металексические комментарии в текстах советской литературы отнюдь не редки, в том числе и в произведениях 40—50-х годов прошлого века, и в «лагерной» прозе, и в романе «Белые одежды» В. Дудинцева.

8

Возможно, нуждается в уточнении и тезис о том, что метаязыковая рефлексия в СМИ стала более активной. Большее количество метаязыковых контекстов в СМИ не означает возрастание их частотности. В период, который охватывается вниманием исследователей, возросло количество самих массовых изданий, появился Интернет, то есть увеличился объем речевой продукции. Безусловно, зависимость между либерализацией общественной жизни и ростом метаязыковой активности субъектов речи в СМИ существует, однако она, как представляется, должна быть опосредованной и более тонкой, чем принято считать.

9

Другое дело, что критические комментарии к выражениям, которые В. Хлебда называет «опорными знаками» советского мифа (лампочка Ильича, письма трудящихся, Все лучшее – детям!; первый в мире и т. п.), действительно, появились в печати только на исходе прошлого века.

10

Например, у Николая Антоновича Татаринова склонность к морализаторству проявлялась в виде рассуждений о значении слова: – Как ты сказал – «спасибо»? – Он услышал, как я за что-то сказал старушке спасибо. – А ты знаешь, что такое «спасибо»? Имей в виду, что в зависимости от того, знаешь ли ты это или не знаешь, понимаешь ли, или не понимаешь, может тем или иным путем пойти и вся твоя жизнь (В. Каверин. Два капитана).

11

Ср. с описываемыми В. Г. Гаком речевыми рефлексами – клишированными формулами, которые «используются в речи не с номинативными целями, а для организации модально-коммуникативной рамки высказывания» (говоря откровенно, Шутка ли сказать! Мы говорим на разных языках… и др.) [см.: Гак 1994].

12

Квазиавтонимными называют слова, «не являющиеся автонимными, но соответствующие автонимным именам в близких по смыслу высказываниях». Известно, что высказывания с такими именами легко преобразуются в высказывания с автонимными именами [см.: Шмелёв 1996: 171], например: А что такое лактометр, знаешь? – А что называют лактометром, знаешь?

13

Н. К. Рябцева называет подобные выражения ментальными перформативами [Рябцева 1992].

14

Можно сказать, что данная статья не только иллюстрирует, но и (пусть имплицитно) утверждает эти принципы, поскольку на сегодняшний момент нет отечественных работ, в которых была бы детально обоснована методика анализа обыденного метаязыкового сознания с позиции историка языка.

15

Структурное значение фиксирует место номинативной единицы в лексической системе языка. Выделяют два типа структурного значения: синтагматическое (валентность) и парадигматическое (значимость), которое определяют путем противопоставления данной единицы другим единицам в составе лексической парадигмы [см.: Новиков 1989: 175–176].

16

Ср. устное замечание А. Д. Шмелёва по поводу одного из обозначений: «Вряд ли стоит считать удачным термин «естественный лингвист». Означает ли он, что учёный-языковед – это лингвист «неестественный»?»

17

Д. Ю. Полиниченко использует термин «фолк-лингвистика» [Полиниченко 2007 б] для обозначения «промежуточной ступени между наивной сферой знания о языке и собственно наукой» [Полиниченко 2009: 67]. Этот термин, который сконструирован по аналогии с ранее созданным обозначением «фолк-хистори» (Д. М. Володихин), представляется нам не вполне удачным. Дело в том, что в европейском языкознании как эквиваленты русских терминов «наивная лингвистика», «народная лингвистика», «стихийная лингвистика» используются термины «folk linguistics)) (англ.) [см., напр.: Hoenigswald 1966; Bauman 1975; Bugarski 1980; Preston 2005; Niedzielski, Preston 2000 и др.], «Volklinguistik» (нем.) [Brekle 1985; 1986], «linguistique populaire» (франц.) [Brekle 1989; Paveau 2005; 2007; а также статьи в журнале: Linguistique populaire 2008]. Известны прецеденты использования термина «folk linguistics» без перевода в заметных (и часто цитируемых) работах отечественных языковедов [см., напр.: Ромашко 1987; Булыгина, Шмелёв 1998; 1999; 2000]. В этих условиях обозначение «фолк-лингвистика» устойчиво ассоциируется у специалистов не с более узкой областью «любительской лингвистики», а со всей сферой «наивных» (осознанных и бессознательных) представлений о языке. Кроме того, сегмент фолк-ассоциируется не только с понятием «народный», но и с понятием «фольклорный» и таким образом заставляет соотносить «фолк-лингвистику» с идеей коллективности. (Однако данный термин получил распространение, например, в Интернете [Омелин 2008]).

18

В то же время работы ряда исследователей обходятся без специального обозначения речевых отрезков, выражающих метаязыковые суждения, или же содержат названия частных видов таких фрагментов, соотносимые с их функцией: «…в ней [современной литературе] «разбросаны» многочисленные оценки языковой нормы, представления об эталонной речи, разнообразные, часто субъективные характеристики речевых нарушений и коммуникативных неудач» [Черняк 2006: 590], «он [автор] разъясняет или мотивирует наименование, дает ему эстетическую оценку, приводит всплывающие в сознании ассоциации – в общем, дает разнообразный комментарий к выбору слова» [Норман 1994 а: 40; разрядка в цитатах наша – М. Ш.] и т. п.

19

Следует учитывать многозначность и даже омонимию, развившуюся в практике использования данного термина. Так, в теории и практике перевода понятие метатекста используется для различения оригинала и перевода [см., напр.: Шаховский, Сорокин, Томашева 1998 и др.]; в работах по литературной критике метатекстом может называться текст критического произведения в отношении к прототексту (анализируемому тексту) [Лошаков 2002: 165]. В литературоведческих и лингвопоэтических работах представлено достаточно широкое понимание метатекста: с одной стороны, это метанарратив, «одновременное повествование о событиях и повествование о повествовании» [Тименчик 1981: 66; см. также: Лотман 1981; Цивьян 1995: 611], а с другой стороны, – сложный феномен, «надтекстовое» образование, которое включает в себя некий «затекстовый» фон, принципы его изображения в художественном тексте (особый «код») и реальное воплощение этого фона во всем корпусе произведений автора [Болдырева 2007: 20–21; 111].

20

Однако и в этом понимании термин получил семантическое развитие и используется в более широких значениях. Так, под метатекстом может пониматься всякий отход от непрерывного повествования (не только комментарий к коду), разного рода вставки, пояснения, «лирические отступления» и т. п. [см., напр.: Гилёва 2010].

21

О сложности и неоднозначности определения понятия «языковое сознание» (рассмотрение которого не входит в задачи нашей работы) см., например, в работе К. Ф. Седова [Седов 2009: 106–109].

22

А. Н. Ростова выделяет в метаязыковом сознании также сферу «сверхсознания», к которой относит «языковое чутье как компонент одаренности», чутье, способное привести к мгновенному озарению, интуитивному прозрению [Ростова 2000: 39]. Другая трактовка метаязыкового «сверхсознания» близка пониманию коллективного бессознательного [Юнг 2006] – это «то, что знает социум, эксплицирует, но не может верифицировать» [Чернейко 1997: 181].

23

Н. Д. Голев иллюстрирует сегменты этой «телескопической структуры» примерами последовательного осознания «типа текстовой личности», однако указывает, что описываемые закономерности могут касаться осознания любого лингвистического феномена [Голев 2009 а: 13].

24

Точнее будет сказать, что исследователи описывают именно эти две формы метаязыкового сознания.

25

Исследования, посвященные научной метаязыковой рефлексии, и работы по обыденной рефлексии практически не пересекаются, хотя в ряде сочинений высказывались идеи о генетической общности двух форм «языковедного» мышления [Мечковская 1998; Зубкова 2009 и некот. др.] и существовании «переходных» форм [Резанова 2009 а]. Один из немногих опытов сопоставления научного и «антинаучного» подходов к описанию языка представляет собою критический разбор акад. А. А. Зализняком методов «любительской» лингвистики [Зализняк 2000; 2009].

26

В. Б. Кашкин отмечает, что одной из причин того, что лингвистические взгляды рядовых пользователей долгое время оставались за пределами внимания науки, явилась и предубежденность лингвистического сообщества против непрофессионального взгляда на язык [Кашкин 2008: 35].

27

Опубликованные дочерьми Г. Г. Зубкова фрагменты: его воспоминаний и рассказов, а также лингвистический комментарий к ним представляют интерес и как ценный исторический документ, и как материал для наблюдений языковеда. В этой книге мы неоднократно ссылаемся на указанную статью и надеемся, что сочинения Г. Г. Зубкова будут со временем выпущены отдельным изданием.

28

В этих случаях нередко представление об особом, «нерядовом» статусе писателя среди носителей, не являясь предметом обсуждения, содержится в пресуппозитивной части высказывания. Так, В. А. Маслова пишет о концептах, которые получили отражение во взглядах «философов, писателей и рядовых носителей языка» [Маслова 2004; 16].

29

Так, В предисловии к «Словарю языка Достоевского» говорится о том, что этот словарь призван отражать все ипостаси языковой личности Ф. Достоевского: «и художника слова, и публициста и рядового носителя русского языка» [Караулов, Гинзбург 2001].

30

Ср., например, анализ «деятельностной» языковой личности А. Солженицына [Петренко, Штайн 2009].

31

Ср. настойчиво проводимую В. И. Далем мысль о том, что русские недостаточно хорошо знают свой язык и потому используют иноязычные слова вместо исконных [Даль 1860].

32

При этом несистематическое лингвистическое знание, как правило, присуще рядовому носителю языка – как результат изучения русского языка в школе (в вузе).

33

Здесь рефлексив включен в так называемую несобственно-прямую речь, которая, по определению, отражает речемыслительный план персонажа [см.: Коростова 1999], однако писать о действующих лицах – это прерогатива автора. Кроме того, в художественном тексте метаязыковая рефлексия – это, как правило, актуализатор позиции автора.

34

Речь идет о квалификации неопределенно-личных предложений как безличных, которое свойственно наивному языковому сознанию.

35

Ср. замечание А. Ремизова: Самое недостоверное – исповедь человека. Достоверно только «непрямое высказывание», где не может быть ни умолчаний по стыдливости, ни рисовки «поднимай выше». И самое достоверное… то, что неосознанно, что напархивает из ничего, без основания и беспричинно^ (А. Ремизов. Огонь вещей: сны и предсонья).

36

Здесь под образом понимается обобщенное представление о предмете, его отображение в сознании.

37

Различия в содержании этих терминов и вопрос об их предпочтительности для обозначения тех или иных видов обыденной этимологизации обсуждался в лингвистической литературе [см.: Максимов 1982; Гридина 1989; Варбот 2003; Введенская, Колесников 2003; Откупщиков 2005 и др.], здесь мы на нем специально не останавливаемся.

38

Высказывалось мнение, что «особенно слабо в естественном языке представлены средства, необходимые для того, чтобы говорить о языке» [Моррис 1983: 46–47], другие полагают, что способность и средства «говорить о языке» существуют даже у этносов, находящихся на первобытном уровне развития и не имеющих терминологии [ср.: Beacco 2001], видимо, справедливо утверждение, что с развитием метаязыкового сознания совершенствуются и средства метаязыка [Голев 2009 а: 23; Зубкова 2009: 90].

39

Поскольку рефлексив – это далеко не всегда предложение, то не стоит отождествлять его семантическую организацию с семантической структурой предложения. В то же время рефлексив имеет природу оценочного суждения, поэтому определенный параллелизм с семантикой предложения может иметь место.

40

Термин «гипертекст» ввёл в 1965 г. Т. Нельсон [Nelson 1965] для обозначения «ветвящегося» текста. Под гипертекстом понимается «форма организации текстового материала, при которой его единицы представлены не в линейной последовательности, а как система явно указанных возможных переходов, связей между ними» [Субботин 1988: 2].

41

Строго говоря, понятия «метаязыковая функция» и «метатекстовая функция» не совпадают; возможны разные интерпретации их соотношения; мы рассматриваем метатекстовую функцию как частное проявление метаязыковой и включаем средства метатекста в общую систему метаязыковых средств.

42

Мы не ставим перед собой задачу доказать, что средства метаязыка реализуют некую общую семантическую (функционально-семантическую) категорию и потому составляют особое поле. Подобный подход требует самостоятельного рассмотрения и решения целого ряда принципиальных вопросов, выходящих за рамки данной работы. Но поскольку поле рассматривается как «континуальное образование с центром (ядром), где формирующие его характеристики представлены наиболее ярко и однозначно…, и постепенно ослабевающими к периферии зонами» [Всеволодова 2007: 35], мы сочли возможным воспользоваться метафорой поля для обозначения основного принципа классификации материала. Как неоднократно отмечалось специалистами, противопоставление центра и периферии есть вообще универсальный принцип организации языка [Живов, Успенский 1973: 24]. При этом мы отдаем себе отчет в том, что результат целенаправленного описания «поля метаязыковости» с применением соответствующего лингвистического инструментария окажется, вероятнее всего, иным, нежели представление средств метаязыка в данной работе.

43

Единицы метаязыка могут совпадать с единицами языка (например, метаязыковые термины), но могут представлять собой сочетания, которые не совпадают с традиционно выделяемыми единицами языка.

44

Графические выделения изучались как средство интонационной и смысловой «разметки» в письменной речи [Лигута 1975; Яковенко 2007 и др.], как стилистическое средство [Валуенко 1976; Арнольд 1979; Вашунина 1995; Артемова 2002; Ахметова 2006 и др.]; предпринимались попытки рассматривать графические выделения с точки зрения их семиотических (семантических) функций [Шварцкопф 1967; 1997; Рао Супжато 1996; Шубина 2004; 2006: 178–239; Бердичевский 2006: 7; Зализняк 2007; Кольцова 2007: 109–110]; в исследованиях, посвященных метаязыковой рефлексии носителя языка, кавычки интерпретируются как специальный маркер метаязыковой рефлексии [Кормилицына 2000; Вепрева 2005; Нечаева 2005; Пчелинцева 2006; Сидорова 2007; Трикоз 2010 б].

45

Есть основания говорить о метаязыковой функции и в тех случаях использования кавычек, которые регулируются основными правилами правописания: а) в собственных наименованиях типа ансамбль «Непоседы», магазин «Охотник» (поскольку маркируют употребление слова как онима, а не апеллятива) и б) для выделения прямой речи (здесь кавычки служат «переключателем» речевых планов, маркируют границу между высказываниями различных субъектов речи). Так, например, в зарубежных работах цитация рассматривается как инструмент реализации метаязыковой функции языка [Светашова 2009: 12]. Более того, кавычки могут быть единственным метапоказателем, например, при отсутствии нарицательного наименования предмета (кафе, кинотеатр, санаторий и т. п.). В предложениях с прямой речью пунктуационное оформление также может служить единственным метапоказателем (если отсутствуют слова, непосредственно обозначающие процесс речи / мысли). Ср.: В голове у Аннушки образовалась вьюга: «Знать ничего не знаю! Ведать ничего не ведаю!..» (М Булгаков. Мастер и Маргарита).

46

Выделенные курсивом выражения являются цитатами из стихотворения А. Пушкина: Исполнен отвагой, / Окутан плащом, / С гитарой и шпагой /Я здесь под окном, а также: Шелковые петли к окошку привесь («Я здесь, Инезилья…»).

47

Цитата из монолога Нины Заречной: Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом, – словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли… (А. Чехов. Чайка).

48

Выводы о специализации графических выделений требуют определенной осторожности, поскольку конкретные виды выделений могут быть продиктованы причинами технического характера и представлять собой выбор не автора, а редактора. Можно также наблюдать в разных изданиях одной книги различные способы выделения одних и тех же речевых отрезков. Делая вывод об авторском характере выделений А. Солженицына, мы руководствовались, во-первых, тем обстоятельством, что в тексте романа «Архипелаг ГУЛаг» используются разные виды выделения (кавычки, курсив, разрядка, ударение, капитализация), во-вторых, эти виды выделений используются достаточно последовательно и единообразно, о чем свидетельствует сопоставление разных изданий.

49

Наряду с многоточием показателями метаязыкового выбора часто выступают и другие средства: лексический повтор отрезков речи, предшествующих искомому слову, вокализации (гм, э-э, м-м и т. п.). Ср.: Так вот, сударыня, правосудию очень важно знать, был ли кто-нибудь из ваших, гм… из ваших хороших знакомых вполне ознакомлен с расположением вашей квартиры (В. Брюсов. Последние страницы из дневника женщины).

50

Понятие аналога используется в различных лингвистических теориях. Так, например, союзными аналогами называют слова разных частей речи (наречия, частицы, междометия), которые выполняют в сложных предложениях функции скрепы, не будучи союзами в полном смысле этого слова [Русская грамматика 1980, II: § 3110 и др.].

51

Метатекстовые функции вставки рассматривались в ряде лингвистических работ [Куликова, Салмина 2002: 109; Шмелёв 2006; Онишко 1997 и др.].

52

Подобный прием поиска слова, характерный, для поэтической манеры М. Цветаевой, М. В. Ляпон назвала «блуждание вокруг денотата» [Ляпон 1989: 25], а М. Л. Гаспаров охарактеризовал как «уточнение образа», «топтание на месте, благодаря которому мысль идет не вперед, а вглубь» [Гаспаров 1997: 262].

53

С таким расширительным пониманием согласуется и множественное число существительных singularia tantum (вещественных пепси и фанта, собственного «Ассошиэйтед-пресс»).

54

Однако если метаязыковой смысл использования прописных / строчных букв отличается от конвенционального, автор вводит в текст необходимый вербальный комментарий: Мнят себя Бог знает кем, а потом старятся и умирают <…> Раньше это слово велено было писать с маленькой буквы, я и писал. А сейчас уже не могу (Е. Попов. Подлинная история «Зеленых музыкантов»).

55

В другой терминологии – «графические игры» [Максимов 2004], графиксация [Изотов 1998: 76].

56

Аналогичные примеры с точки зрения их семантической специфики могут интерпретироваться и как прием псевдомотивации с использованием прописных букв [Ильясова 2002; Стахеева, Власкина 2009].

57

Ср.: Ты – муж, а слово «муж» в переводе на дачный язык значит бессловесное животное, на котором можно ездить и возить клади сколько угодно, не боясь вмешательства общества покровительства животных (А. Чехов. Трагик поневоле).

58

С точки зрения семантической и функциональной специфики нулевые метаоператоры можно сопоставить не с нулевыми окончаниями (которые противопоставлены материально выраженным не только нулевой формой выражения, но и собственным морфологическим значением), а с нулевыми суффиксами, которые выражают те же морфологические или словообразовательные значения, что и синонимичные им материально выраженные суффиксы, отличаясь от последних только отсутствием фонемного состава (ср., напр., материально выраженные и нулевые суффиксы прошедшего времени глагола: принесла – принёс, а также нулевые словообразовательные суффиксы: глиняный, но золот()ой; ходьба, но бего и т. п.).

59

Пример из статьи А. В. Леденёва, который рассматривает звуковые повторы (аллитерацию) как «графико-фонетические маркеры привилегированных значений» [Леденёв 2001: 451].

60

Подобное столкновение в одном контексте слов, объединенных деривационными отношениями, описано в специальной литературе как особый прием – словообразовательный повтор [см.: Кожевникова 1987; Николина 2005 а].

61

Паронимическое сближение слов осуществляется с опорой на консонантные совпадения, поэтому в некоторых случаях трудно провести четкую границу между паронимической аттракцией и аллитерацией [см.: Голуб 1986: 94; Северская 1988: 214] или этимологизированием [см.: Никитина, Васильева 1996: 105].

62

Расположение сопоставляемых слов может быть как контактным, так и дистантным, однако расстояние между ними должно соответствовать возможностям читательского восприятия: важно, чтобы адресат фиксировал обе сопоставляемые единицы как находящиеся в одном контексте.

63

Источники цитаты – известная тавтограмма: Четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж чрезвычайно чисто.

64

Такое положение характерно для слов, мотивационные связи которых в современном русском языке ослаблены (метель – мести, опенок – пень и т. п.). В то же время «характеризующие тексты», в которых используются слова с живыми словообразовательными связями, принимаются в качестве доказательств и при отсутствии специальных метаоператоров. Ср. приводимые автором примеры: Шелковник по болотам растет, жёлтенький светочек высокий, листок такой круглый <…> мягонький, как шелковый или А это вот шумовка. Она от шума в голове, когда вот голова сильно шумит, её и пьют и т. п. [Блинова 2009: 234]. Видимо, для квалификации подобных контекстов как «метаязыковых» или «характеризующих» оказываются важными сразу несколько факторов: 1) актуальность обнаруживаемых словообразовательных связей, 2) наличие средств акцентирования (например, повтор: от шума в голове – когда голова сильно шумит; ср. также пример другого исследователя: Физа в больнице, у ей грыжа прогрызла в пах. Она с палочкой – и вот это. прогрызла ей в пах, а в однем правом <… > боку была <…> а счас в левом опять прогрызла [Иванцова 2009: 347]), 3) народно-этимологические технологии семантизации слова, наконец, 4) субъективный фактор – готовность исследователя к обнаружению соответствующих примеров.

65

Фактически здесь речь идет не о том, что каждый непременно получает только приличное воспитание, а о том, что слово приличное является постоянным эпитетом к слову воспитание, тогда как определение неприличное со словом воспитание не используется.

66

Ср. соотношение слов тюремщик и тюремник, которые комментируются в словаре В. И. Даля: «Тюремный сторож, тюремщик <…> Тюремник <…> узник, заключеник, вязень, кто посажен в тюрму, острожник» [СД].

67

Формулируя наиболее актуальные задачи изучения обыденного метаязыкового сознания, Н. Д. Голев отмечает, что «нуждается в исследовании функционирование терминов-понятий и шире – знаний – различных наук (в том числе лингвистики)» в условиях нелингвистического дискурса [Обыденное… 2009, I: 481–482]. Работы, в которых подвергалось анализу содержание филологических понятий в обыденном сознании, пока единичны [см.: Кашкорова 2008; Швец 2009], однако данное направление исследований представляется перспективным.

68

В частности, ценный материал для наблюдения предоставляет Национальный корпус русского языка. Вообще использование лингвистических корпусов в настоящее время позволяет вносить коррективы во многие устойчивые представления специалистов о состоянии и тенденциях развития языка.

69

В толковом словаре слово стройбат помечено как разговорное [БТС: 1281].

70

В подобных случаях именно просторечие выглядит как немаркированный вариант языка («нормальный», общепонятный), а ему противопоставлен какой-либо иной вариант, в котором простые и понятные наименования заменены более сложными: У отдельного человека, в отличие от несчастной липы, <…> есть органы для ухода. В просторечии – ноги (Г. Щербакова. Мальчик и девочка).

71

На уровне лексики такая «упрощённая» картина мира реализуется как «размытость значения слова» [Крысин 1989: 60], при котором говорящими нечётко ощущается денотативная отнесённость, не очерчены границы лексического значения единицы. Собственно говоря, употребление нелингвистами самого термина просторечие (как и терминов жаргон, сленг) демонстрирует упомянутую «размытость значения слова».

72

Ср. популярную в лингвистике (первые десятилетия после революции) идею об архаических, «отсталых» типах говоров и «передовых», близких к литературному языку, о необходимости борьбы с самими диалектами и с диалектизмами в русской речи [см. об этом: Касаткин 1993: 86–89].

73

Определение литературный в сочетании литературный язык может и не нести никакой семантической нагрузки – о таких случаях идет речь в § 2.1; в этой части книги такие примеры не рассматриваются.

74

В соответствии с таким представлением литературное слово – это слово из художественного текста: А семья у меня, по нашим временам, огромная. <…> и тетя, которую раньше назвали бы приживалкой, но это плохое литературное слово. А мы тетю любим, она выгуливает собаку и вычесывает кота, она с нами всю жизнь, на самых непочетных работах (Г. Щербакова. Моление о Еве). Ср. с примером из текста 1862 г.: <…> сами посудите: Пселдонимов – ведь это происходит от литературного слова «псевдоним» (Ф. Достоевский. Скверный анекдот).

75

Именно это обстоятельство заставляет исследователей обращать специальное внимание на соотношение понятий «литературный язык» и «язык художественной литературы», особо комментировать факт их несовпадения [см.: Максимов 1975].

76

Правда, в словаре слово масляник дается с пометой «областное» [СУ].

77

Если быть точнее: в нашем материале не встретилось ни одного примера, в котором интерпретировались бы как разновидности литературного языка / речи, например, научная речь или официально-деловая.

78

Здесь имеются в виду только те примеры, в которых словосочетание человеческий язык синонимично выражениям обычный язык, нормальный язык. Об иных значениях данного сочетания см. в § 2.1.

79

При этом разными носителями языка и «нормальное» может пониматься неодинаково. В целом для обыденного сознания нормальный язык – это не столько специальное обозначение для одного из социальных вариантов языка, сколько обозначение привычного говорящему варианта – того, которым он пользуется в повседневной коммуникации. Ср. пример, в котором «нормальной» и «человеческой» признается жаргонная речь: Я ему, блин, в натуре человеческим русским языком сказал, типа давай перетрем это дело. Короче, угомонись малехо. Ты уже всю округу своей бодягой забил. Или уже, блин, отстегивай за наши убытки, или конкретно урезай обороты (В. Мясников. Водка. НКРЯ).

80

В то же время «перевод» с общепонятного языка на социально / функционально ограниченный код – это чаще всего содержание комического дискурса. Ср.: Ницше написал. Там, сука, витиевато написано, чтоб нормальный человек не понял, но все по уму. Вовчик специально одного профессора голодного нанял, посадил с ним пацана, который по-свойски кумекает, и они вдвоем за месяц ее до ума довели, так, чтоб вся братва прочесть могла. Перевели на нормальный язык (В. Пелевин. Чапаев и пустота).

81

Безусловно, под рефлексией здесь понимается осознанное, критическое, верифицируемое отношение (то, что мы охарактеризовали – применительно к языку – как рефлексию второго уровня), которое мифу «противопоказано». В то же время на уровне подсознательного контроля поведения (рефлексия первого уровня) миф непременно учитывается как «объективная реальность, которая подразумевается в разговоре и других действиях» [Филлипс, Йоргенсен 2004: 69; выделено нами – М. Ш.].

82

В. В. Колесов считает, что в такой диффузности, нерасчлененности понятия проявляются особенности специфически русского «образно символического» восприятия слова [Колесов 2003: 33]. Возможно, указанное свойство характерно не только для этнического менталитета, сколько для обыденного сознания, которое в норме оперирует мифами.

83

Ср. мифологические построения «любительской» лингвистики, которые, как правило, изложены наукообразным языком.

84

Отдельные составляющие научного знания связаны друг с другом, здесь существует логическая преемственность, которая предполагает развитие, уточнение, корректировку, опровержение имеющегося знания; «развенчанные» теории (ср. теорию теплорода) перестают быть фактом науки; альтернативные учения вступают в диалогические отношения друг с другом.

85

Термин «мифологема», введенный первоначально [см.: Юнг 1997] для обозначения глобальных мифологических сюжетов или образов (мифологических архетипов), в настоящее время приобрел широкое значение и используется для обозначения отдельных «частных» мифов и различных содержательных компонентов мифа, например, сказочных реалий: русалка, Баба Яга, скатерть-самобранка [см.: Норман 1994 б]. В соответствии с таким широким пониманием можно говорить о мифологеме обыденного сознания «Язык», а также о более частных мифологемах обыденного метаязыкового сознания «Орфография», «Норма», «Словарь» (и даже более узко – «Словарь В. И. Даля») и т. д.

86

Показательно, что в специальной литературе одни и те же явления описываются то как миф, то в терминах «стереотип» [Кон 1966; Лебедева 2000; 2009 а], «установка», «предубеждение», «предрассудок» [напр.: Кон 1966], а также «социальный эталон» [напр.: Бодалев, Куницына, Панферова 1971].

87

Ср. используемый К. Леви-Строссом термин «мифема» [Леви-Стросс 1985].

88

Мы говорим о классификации мотивов, а не мифов, поскольку один миф может включать несколько мотивов разных типов.

89

Ср.: «есть статические представления о том, что такое язык и как он устроен, и динамические, процедурные, технологические представления и собственно приемы и действия наивных пользователей» [Кашкин 2008: 39; выделено нами – М. Ш.].

90

В. Б. Кашкин называет следующие мифы (мифологемы), характерные для обыденной философии языка: 1) представление о «вещности» слова и «вещного» характера языка (мифологема реификации); 2) убеждение в существовании естественной связи слова и вещи, которое оно обозначает; 3) мифологема дискретности семантики; 4) представление о взаимной детерминация слов-вещей в высказывании; 5) уверенность в накопительном характере языковой памяти; 6) мифология языковой и культурной границы, включающая межкультурные стереотипы; 7) мифология авторитетности в языке [Кашкин 2002: 18–31]. Исследователи указывали на существование таких мифов, как «Древность родного языка», «Его исключительное богатство», «Его необыкновенная сложность» (ср. с аналогичными мифами у других народов [напр.: Yaguello 1988]), «Угрозы родному языку, теряющему свою чистоту и правильность» и др. [Гудков 2009; Милославский 2009].

91

Ср. с научно-лингвистическим представлением о вариантности как неотъемлемом свойстве языковой нормы [Крысин 2008].

92

Этот и подобные примеры, кроме прочего, демонстрируют расхождение в результатах рефлексии первого (бессознательного) уровня и второго (уровня обыденного осознания языка). Так, Н. Е. Петрова приводит убедительные аргументы в пользу «естественности» происхождения субстантивных сочетаний с семантикой предлога (в этой связи, по этому поводу, в этом свете): они являются следствием неосознанной рефлексии говорящих о внутренней форме предлогов в связи с, по поводу, в свете [Петрова 2008].

93

Как отмечают специалисты, «конвенциональный характер многих типов норм с трудом поддается объяснению обыденной метаязыковой рефлексии, поэтому в этой области широко представлена лингвистическая мифология» [Голев 2009 а: 21].

94

Ср. описанный И. Пильщиковым и М. Шапиром факт: упоминание в их работах орфографической ошибки А. Пушкина (в связи с атрибуцией текстов) вызвало гневную критику целого ряда специалистов, которые считали недопустимым говорить о безграмотности великого поэта [Пильщиков, Шапир 2006: 510–511].

95

Во избежание многократных повторов в том же значении будем использовать сочетание «бранная лексика», хотя последний термин имеет более широкое значение [см.: Мокиенко 1994: 57; Левин 1998: 810]. В современной лингвистике используется также термин «инвективная лексика» [напр.: Жельвис 1997; 2000; Голев 2003 а и др.], который актуализирует использование брани как средства вербальной агрессии, оскорбления.

96

Научный труд, который не имеет аналогов в лингвистической науке: серьезный исследовательский текст заключен здесь в рамку игрового, шутливого метатекста. Авторитетные российские языковеды А. Н. Баранов и Д. О. Добровольский опубликовали свою работу не просто под псевдонимом – заслугу создания словаря они «уступили» загадочному персонажу с неслучайным именем Василий Буй, оставив себе скромную роль редакторов [см.: Баранов, Добровольский 1995].

97

Ср. понятие «мифологический сюжет» в трактовке О. М. Фрейденберг, которая понимала под этим обозначением «не сюжет мифа, но сюжет, созданный мифотворческим мышлением» [Фрейденберг 1997: 224].

98

В филологии под мотивом понимается «отвлеченное от конкретных деталей и выраженное в простейшей словесной формуле схематическое изложение элементов содержания» [Чудаков 1967: 995].

99

Так, в словаре «Русская заветная идиоматика» список источников материала включает более 100 наименований художественных произведений, поэтических и прозаических сборников, изданных преимущественно в конце 1980-х – начале 1990-х гг. [Василий Буй 1995: XXI–XXIV].

100

Было бы неверно считать, что стереотипы, связанные с оценкой обсценизмов, «открыты» современными авторами – большинство соответствующих мотивов встречается и в литературе более ранних периодов, однако бесспорно, что рефлексии о мате в последние два десятилетия приобрели большую частотность.

101

В каком-то смысле мифологемой является и «язык Пушкина», поскольку под «языком Пушкина» понимается не 'язык Пушкина', и даже не 'язык произведений Пушкина', а лишь язык его произведений, включенных в учебные программы по литературе. Призывы «говорить на языке Пушкина» означают не 'говорить на языке Пушкина', а 'использовать языковые единицы, которые содержатся в хрестоматийных произведениях Пушкина' (то есть использовать средства литературного языка).

102

См. статью Н. Д. Голева, в которой подробно описаны разнообразные игровые способы намека на бранные выражения [Голев 2005].

103

Ср. замечание лингвиста: «…во всех слоях русского общества в нужных случаях «крепкие и сильные слова и выражения» были одним из самых эффективных способов «излить душу», – благо российская действительность всегда давала для таких излияний достаточно поводов» [Мокиенко 1994: 51].

104

Ср. замечание писателя Валерия Попова: «…есть слова, которые не смотрятся на бумаге. Они на заборе смотрятся» [Попов 2006: 215].

105

Ср. также подробно воспроизведенные граффити в общественном туалете в романе В. Платовой «Ужасные невинные».

106

Ср. высказанную А. Н. Барановым и Д. О. Добровольским идею о существовании «особой грамматики обсценного дискурса» [Василий Буй 1995: IX], которая регулирует построение «многоэтажных» бранных выражений.

107

Этот мотив согласуется с «большим» мифом об уникальности и необыкновенной сложности русского языка, который, по мнению ряда исследователей, компенсирует глубинный комплекс «отставания от Запада» [см.: Гудков 2009: 84].

108

Ср. высказывание писателя-фантаста Е. Лукина: «Русский мат на несколько веков старше современного языка и звучал ещё в древнерусском. Вот и гадай после этого, кто кем засорён» [Лукин 2007].

109

Ср. часто цитируемые строки В. Высоцкого: Проникновенье наше по планете / Особенно заметно вдалеке. / В общественном парижском туалете / Есть надписи на русском языке (Письмо к другу…).

110

Ср. высказываемое специалистами мнение о том, что активное использование обсценизмов обусловлено психосоциальными и физиологическими особенностями именно мужчин [Жельвис 1997: 111 и др.].

111

Рост внимания исследователей к метаязыковой рефлексии в художественном тексте совпадает с активизацией соответствующего феномена в отечественной литературе [см.: Фатеева 2000], в частности – в литературе постмодернизма [Зубова 2003]. По образному выражению О. Седаковой, «есть дух интеллектуальной эпохи… Эта тема эпохи – язык» [Цит. по: Полухина 1997: 221]. Обращение поэта к языку как к предмету художественного изображения получило название лингводицеи [Глушко 1998].

112

Я. И. Гин заключает данный термин в кавычки.

113

Ср. замечание Л. О. Чернейко о том, что «оценка знака заключается уже в самом его выборе говорящим как наиболее эффективного для решения коммуникативных задач средства» [Чернейко 1990: 74].

114

Ср. с понятиями «воображаемая филология» (В. П. Григорьев), или «мнимая лингвистика» (Т. В. Цивьян).

115

Ср. замечание исследователя о существовании в языке похожей лакуны: «Нет [в русском языке – М. Ш.] слова, которое обозначало бы собирательницу или собирателя семьи, т. е. члена семьи, письмами, расспросами, встречами скрепляющего, собирающего семью» [Харченко 2009: 99].

116

Ср. с риторическим понятием топа («общего места») – обобщенной смысловой модели, по образцу которой формулируется суждение о предмете.

117

Металогическая речь (от греч. meta – через, после, logos – слово) – это речь, оснащенная тропами [см.: Голуб 1986: 223].

118

Еще в древнерусской книжной культуре сложилась традиция металогического оформления метаязыковых терминов, которые сопровождались разнообразными эпитетами, выступали в составе метафор, сравнений [см., напр.: Семёнова 2007: 88]. Исследователи поэтического текста обратили внимание на то, что денотативная сфера «язык» активно выступает источником метафорики в поэзии ХХ века, участвуя в формировании как «левой», так и «правой» части метафорического построения [см.: Кураш 2007]. В целом ряде работ отмечалось, что грамматические термины могут выступать в переносном значении и использоваться в составе тропов [см.: Николина 2004 а: 61 и др.]; оформился даже особый термин – «филологическая метафора» [см., напр.: Ахапкин 2002].

119

См., в частности, работы, в которых метафорическое представление слова, языка, речи анализируется как когнитивная модель [Демьянков 2000; 2001; Левонтина 2000 а; 2000 б].

120

См. об интерпретации слов-фантомов в художественном тексте (§ 3.3.).

121

Ср. также описанную А. Солженицыным историю слов кулак и подкулачник и рассказ П. Романова «Кулаки», в котором повествуется о том, как в деревне «назначали» кулаков, чтобы выполнить разнарядку.

122

Либеральные ценности.

123

«Лингвистика старости» и в настоящее время изучена гораздо меньше, чем, скажем, «лингвистика детства», тем ценнее для языковеда наблюдения, представленные в художественных текстах.

124

Картотека примеров из художественных текстов, включающая различные виды комментариев (в том числе к именам собственным) и рефлексивы с нулевыми метаоператорами (без вербального комментария), насчитывает около 7 тыс. единиц. Из них свыше 5 тыс. – примеры вербального комментария к словам и выражениям.

125

Ср.: лингвистическая персонология – наука, изучающая языковые категории в аспекте связи с различными видами языковых личностей [Нерознак 1996; Вопросы лингвоперсонологии 2007 и др.]

126

Цитата из стихотворения С. Есенина «Не гляди на меня с упреком».

127

Одна из попыток обобщения таких оценок, выраженных при помощи согласованных определений (сильное, горячее слово; холодное школьное выражение; угрюмое название; улыбчивый термин; опошленное слово и т. п.), принадлежит Л. О. Чернейко, которая выделяет несколько типов оценок: эмоциональные, эстетические, этические, рациональные, лингвистические [Чернейко 1990: 74–79]. В статье отмечается, что основанием для формирования оценки может являться отношение говорящего к означаемому или звуковая форма слова. Как отмечают специалисты, эстетические оценки языковых единиц достаточно регулярны в обыденной метаязыковой деятельности, но при этом мало изучены [см.: Голев 2009 а: 21].

128

Суждения о «пустых» словах в определенной мере преодолевают границы обыденного метаязыкового мышления, поскольку противоречат так называемому вербализму – «уверенности носителей языка, что абстрактные понятия всегда отражают некие сущности» [Фельдман 2006: 11; выделено автором].

129

Это приближает их к воспроизводимым неидиоматическим единицам – фразеологическим выражениям [см.: Шанский 1985: 61–63], которые составляют периферию фразеологической системы.

130

Безусловно, приведенное рассуждение инициировано художественной задачей автора; здесь эксплуатация полисемантичности слова стоять является художественным приемом, однако данный прием базируется на обыденном восприятии многозначности как языковой аномалии.

131

В частности – многочисленные толкования слов, расшифровки аббревиатур, которые встречаются в анекдотах, шутках, шуточных загадках, выполняя в них функцию текстообразования.

132

Представляет интерес проект словаря обыденных толкований, над которым в настоящее время работают ученые Кемеровского государственного университета (руководитель проекта – проф. Н. Д. Голев).

133

В приложении к монографии помещены образцы статей для словаря «Литературный портрет слова».

134

Под лексикографическим типом понимается совокупность лексем с совпадающими свойствами (семантическими / прагматическими / синтагматическими / просодическими и т. д.). Одна и та же лексема по разным свойствам может попадать в разные лексикографические типы [Апресян 1995: 389].

135

Выражение авторский словарь в лингвистическом обиходе стало многозначным: как строгий термин [см.: Шестакова 2006] оно называет словари, описывающие язык одного автора [напр.: Белякова, Оловянникова, Ревзина 1996–2004 и др.], в нестрогом употреблении оно используется для обозначения новых, оригинальных лексикографических проектов (ср. с сочетаниями типа авторская методика, авторский учебник и т. п.), выполняемых отдельными авторами. В данном случае сочетание авторский словарь используется во втором значении.

136

Ср. замечания в книге журналистки М. Арсеньевой «Язык мой – друг мой» с характерным подзаголовком «Филологи – к барьеру»: «…народ в возникших спорах тоже должен участвовать. Он – потребитель филологической науки, а потребитель сегодня – фигура активная», – и далее: «Мы, потребители науки, … должны иметь на это потребительские права» [Арсеньева 2007: 2, 173]

137

Подобно тому как в своё время публиковались подборки текстов диалектной или разговорной речи, не только послужившие иллюстрацией к теоретическим положениям, но и ставшие ценным материалом для новых наблюдений лингвистов.

138

Как, например, «Краткий словарь когнитивных терминов» (М., 1996), который систематизирует терминологию соответствующей области знания.

139

Знаком ► отмечены единицы, которые ранее не фиксировались толковыми словарями; знак ◊ предваряет сочетания слов, включающие заголовочную единицу.