Язык милосердия. Воспоминания медсестры - [79]

Люди способны на удивительную доброту. И невероятную жестокость. Медсестра обязана проявлять сочувствие, оставаться непредвзятой, вставать на место других людей. Но жестокость насилия над детьми меня ужасает. Я не могу представить себе человека, которого я бы презирала больше, чем родителей Кейти. Я провожу с ними много часов, стараясь концентрироваться на своем дыхании. Стараясь смотреть им в глаза и не осуждать их за содеянное.

Я не могу помочь Кейти.

Но в будущем я сама усыновлю чужого ребенка.

Процесс усыновления включает в себя двухдневные обучающие курсы под руководством социальных работников, которые рассказывают, какие дети нуждаются в приемных родителях, а также спрашивают о причинах, подтолкнувших потенциальных родителей к решению усыновить ребенка. Но я не могу подобрать слов, чтобы рассказать о Кейти или о других пострадавших семьях и детях, за которыми я ухаживала.

О том, почему ребенку могут понадобиться приемные родители, я знаю больше, чем большинство присутствующих. И хотя социальные работники не ставят перед собой цели напугать кандидатов в усыновители, они все же не раз подчеркивают, что в Великобритании кровные родители почти никогда не отказываются от своих детей добровольно. На самом деле ребенка забирают из семьи по причине насилия или угрозы насилия, которые могут возникнуть, если его родители страдают от серьезных проблем с психикой, имеют нарушения обучаемости, злоупотребляют алкоголем или наркотиками, или вследствие комбинации этих факторов. Речь может идти о сексуальном, эмоциональном или физическом насилии, безнадзорности или обо всем вышеперечисленном сразу. «Мы не имеем в виду семьи, в которых родители не умывают детей по утрам, – говорит мне социальный работник, объясняя, какую опасность таит в себе детская безнадзорность, – мы говорим о родителях, которые оставляют маленьких детей одних на несколько недель, в результате чего тем приходится питаться из мусорных баков, а иногда даже есть собственную рвоту».

У меня не возникает чувство отвращения. Я видела человеческую природу, как в ее лучших проявлениях, так и в худших, и, несмотря на все то, что мне довелось наблюдать (и я уверена, что со мной согласятся все медсестры), я верю в то, что люди по природе своей добры. Кровные родители, которые подвергают собственных детей насилию, как правило, тоже бывают приемными детьми. Я думаю о Мэнди из ОСУН. О том, что она – мать, которая и в утробе, и после родов подвергала насилию собственных детей, пусть и ненамеренно. О том, что мы никогда не обсуждали ни ее собственное детство, ни детство ее матери.

Наш сын приезжает домой полуторагодовалым, и еще полгода я ношу его на руках. Он уже довольно большой, но мне не довелось понянчиться с ним как с новорожденным. Поэтому я отношусь к нему так, будто он недавно родился, осознанно пытаясь наверстать то, что мы оба упустили. Я намеренно окутываю его заботой, а точнее, пытаюсь делать все возможное, чтобы мы с ним сблизились, как это могло бы произойти, если бы он вырос внутри меня. Он чувствует то же самое. Ему уже почти два года, так что, разумеется, он физически уже достаточно развит, чтобы самостоятельно держать бутылочку, но отказывается это делать. Вместо этого он жмется ко мне, словно ему всего две недели от роду, и я подношу бутылочку к его губам, глядя на него сверху вниз. Лишь в эти моменты он смотрит мне в глаза. Лишь в эти моменты он чувствует, что находится в безопасности. Я скармливаю ему огромное количество бутылочек, пока его ползунки не начинают в буквальном смысле трещать по швам, словно он Невероятный Халк. В это время я понимаю: смотреть друг другу в глаза – важнее всего.

Кроме него у меня есть еще четырехлетняя кровная дочь и недавно одобренная для публикации книга, которую нужно отредактировать. Попытки справиться с травмой моего маленького сына и одновременно удовлетворить все потребности дочери так меня изматывают, что никакой сон уже не помогает. И все же я каждый вечер, как и раньше, стараюсь читать своей дочке на ночь и иногда засыпаю, уронив голову на обложку «Тигра, который пришел выпить чаю» или «Очень голодной гусеницы». Однажды я просыпаюсь и обнаруживаю, что в комнате темно, а моя четырехлетняя дочь закрыла книжку, которую я ей читала, и укрыла меня одеялом.

Несмотря на все это, в течение долгого времени мой сын остается не моим ребенком. Он для меня чужой. Так мы живем в течение нескольких месяцев, и оба думаем об одном и том же. Он целует меня, но только сквозь стекло, переползая на другую сторону двери, чтобы можно было меня поцеловать. Мои стеклянные двери понизу сплошь испачканы следами от поцелуев. Я их не вытираю. Я вспоминаю мальчика по имени Роан, за которым ухаживала много лет назад. У него был тяжелый комбинированный иммунодефицит, и из-за болезни он должен был находиться за стеклом. Мой сын сам спрятался за защитное стекло. Он слишком боится полюбить меня.

Однако сестренку он любит. С первого дня. А она любит его. Она ходит за ним везде, куда бы он ни пошел, словно тень-телохранитель. Иногда по ночам я вижу, как она гладит его по голове, и его широко раскрытые глаза поблескивают, встречая ее взгляд. Она с ним нежна, как физически, так и эмоционально: понимает, что с ним надо обращаться аккуратно. Во время обучающих курсов мне говорят, что в семьях, где есть родные дети, выше риск возникновения проблем. У кровного ребенка может возникнуть сильное чувство ревности.