Язык милосердия. Воспоминания медсестры - [75]

Шарлотта уже тысячу раз должна была умереть. Ей отнимают ноги и кончики пальцев рук. Тяжесть ее болезни оказывается за гранью наших технологических возможностей. И все же ей удается выжить. Невролог Оливер Сакс считает, что воля к жизни – это чудо, которое сильнее любого недуга. Воля к жизни, которую демонстрирует Шарлотта, воодушевляет всех нас. Цена, которую мы вынуждены платить, оправданна. С такими детьми, как она, работать становится легче. Становится легче находить в себе силы, чтобы оставаться доброй и неравнодушной, легче расставлять приоритеты, легче уделять внимание в первую очередь не своим детям, а чужим, как время от времени поступают все медсестры-родители.

И когда Шарлотта возвращается два года спустя, чтобы навестить нас, ковыляя на своих протезах, улыбаясь, выглядя вполне здоровой, держась одной рукой за мать, а в другой сжимая коробку шоколадных конфет для медсестер, мы все бросаем свои дела и собираемся вокруг нее. Мимо проходит Дьюсан и останавливается напротив Шарлотты:

– Глядите-ка! Ну что, выглядишь превосходно.

Он встречается со мной глазами. Мы обмениваемся взглядом, который трудно описать. Я думаю о наших разговорах про моральный дух коллектива и о том, что подобные моменты вселяют в нашу команду гораздо больше уверенности, чем что бы то ни было еще.

Из палаты выходит Трейси. Она обнимает Шарлотту так сильно, что та начинает кашлять.

– Хулиганка! – говорит она. – Столько хлопот мне доставляла, пока лежала у нас, так плохо себя вела.

Шарлотта протягивает ей конфеты и сконфуженно улыбается.

Трейси ерошит ей волосы.

– Ладно, прощаю.

Я думаю о том, сколько закатов еще суждено увидеть Шарлотте. Сколько окрашенных в золото небес. «Спасибо, – снова и снова повторяют ее родители. – Спасибо». И тут вдруг я начинаю чувствовать. Да так глубоко, что дыхание перехватывает. Все же, видимо, я еще не очерствела. Будет еще много Шарлотт в моей жизни. Наша Шарлотта по-настоящему жива. И я тоже.

9 Кости людские [25]

Удивительно, что я еще сохранила какие-то ожидания, хотя они и кажутся абсурдными и неисполнимыми. Но я сберегла их, несмотря ни на что, потому что по-прежнему верю в человеческую доброту.

Анна Франк (перевод Ю. Могилевской)

Разумеется, не у всех историй счастливый конец. Я успела стать знатоком своего дела. Но мне еще многое предстоит узнать, и столько всего остается за рамками моего понимания. Я все время думаю о смерти. Она окружает меня. И я не понимаю, почему с хорошими людьми случаются ужасные вещи.

– Если сердце Жасмин остановится, она не переживет реанимацию, и, хотя мы готовы сделать для нее все возможное, мы бы не стали делать наружный массаж сердца и пытаться снова заставить его биться. – Дьюсан сидит рядом с тетей Жасмин и говорит, положив руку ей на плечо. Он мягко и медленно объясняет ей, что Жасмин перенесла кислородное голодание головного мозга – гипоксически-ишемическое поражение, когда уровень кислорода так сильно опустился, что часть ее мозга погибла. Повреждения столь серьезны, что она, скорее всего, не проснется, и нам следует позволить природе сделать свое дело.

– Любые наши усилия окажутся бесполезными, – говорит он. – Мне очень жаль.

Медсестра должна уметь верно оценить характер родственников пациента. Если представить информацию так, что близкие больного ее не поймут, это может привести к самым разным проблемам: иногда член семьи может не понять, что его родной человек умирает, а иногда они чувствуют, будто их обманули или, скажем так, обхитрили. Я рада, что именно Дьюсан сообщает этой бедной женщине новости о состоянии ее племянницы. Он – превосходный врач. Но он не произносит тех слов, которые, как я вижу, ей так нужно услышать.

– Подписывая согласие на отказ от реанимации, вы соглашаетесь, чтобы наступила естественная смерть, – говорит он.

– В этом нет ничего естественного. – Тетя Жасмин поворачивается ко мне: – Позволить природе сделать свое дело?

– Она умирает, – говорю я.

Тетя Жасмин слишком шокирована, чтобы воспринимать пространные описания. Ей необходима краткая прямолинейная формулировка, способная пробиться сквозь шок. Она всхлипывает. Начинает рыдать. Утыкается лицом в грудь Дьюсана, и он ее обнимает.

– Мне очень жаль.

В конце концов она выпрямляется, и Дьюсан протягивает ей салфетку.

– Может быть, вы хотите, чтобы мы кому-нибудь позвонили?

Она смотрит на меня и качает головой:

– Вы не могли бы позвонить священнику?

Жасмин – двенадцатилетняя девочка, которую привезли в ПОИТ и подключили к аппарату ИВЛ после произошедшего в доме пожара. От ее волос так сильно пахнет гарью, что мы не позволяем родственникам навестить ее, пока нам не удастся замаскировать запах. Брат Жасмин лежит неподалеку, на другой койке – он тоже подключен к аппарату ИВЛ, но его вот-вот отключат, ему становится лучше, он немного окреп. Их мать умерла. Жасмин находится без сознания под действием седативных препаратов, она умирает, но ее тетя ждет, когда можно будет войти и увидеть ее. Вместо привычного запаха антисептиков в палате стоит запах пожара. Медсестры закрывают лица марлевыми масками. Кто-то просит принести маски, использующиеся в операционных. Мы ничего не можем сделать, чтобы помочь этой бедной семье, но тете Жасмин явно не станет легче от стойкого запаха гари. Иногда единственное, чем мы можем помочь, – это сделать так, чтобы не стало еще хуже.