Язык и философия культуры - [21]

Ибо с богами

Мериться смертный

Да не дерзнет.

Но спасение не есть победа; то, что судьба благосклонно дарит и чем мужество и изобретательность человека только пользуется, не есть результат или доказательство превосходящей силы. К тому же на войне каждый полагает, что право на его стороне, что он мстит за оскорбление. И обыкновенный человек считает более достойным — что не станет отрицать и человек самый культурный — защищать свою честь, нежели копить средства к существованию. Никто не заподозрит меня в том, что смерть воина, павшего на поле битвы, я считаю более прекрасной, чем смерть отважного Плиния или, — назову, быть может, недостаточно чтимых людей, смерть Робера и Пилятра де Розье. Однако подобные примеры редки, и кто знает, были бы они вообще известны при отсутствии воинской славы? Нельзя также сказать, что я рассматриваю войну в особо благоприятном свете. Вспомним, например, о спартанцах при Фермопилах. Спросим любого человека, какое воздействие окажет подобный пример на народ? Конечно, мне хорошо известно, что подобное мужество, подобное самопожертвование может проявиться в любой жизненной ситуации и действительно проявляется в каждой. Но можно ли поставить в вину человеку, чувственно воспринимающему мир, если живое проявление мужества больше всего захватывает его, и можно ли отрицать, что такое проявление мужества действует на подавляющее большинство людей? И несмотря на все то, что я слышал о бедствиях, которые были страшнее смерти, я не видел еще человека, наслаждающегося жизнью, который, если только он не фанатик, презирал бы смерть. И уж меньше всего это было свойственно людям древности, когда предмет ценился больше, чем его название, а настоящее больше, чем будущее. Поэтому то, что я говорю здесь о воинах, относится только к тем, кто, не будучи столь образован, как воины в Республике Платона, воспринимает все вещи, жизнь и смерть в их истинном значении, — о воинах, которые, стремясь к наивысшему, рискуют наивысшим. Ситуации, в которых крайности как бы соприкасаются, представляют наибольший интерес и всегда поучительны. Но где же это встречается чаще, чем на войне, где наклонности и долг, долг человека и долг гражданина, находятся как бы в непрерывной борьбе и где все эти коллизии, если только оружие служит справедливой защите, получают полное разрешение?

Уже сама моя точка зрения по этому вопросу достаточно свидетельствует о том, как, по моему мнению, государство должно использовать войну. Духу, который она возбуждает, должна быть предоставлена полная свобода охватить весь народ. Уже это одно является аргументом против постоянных войск. К тому же они, как и вообще современное ведение войны, очень далеки от идеала, который был бы наиболее полезен для развития человека. Если воин вообще, жертвуя своей свободой, должен превратиться в некое подобие машины, то он становится ею в значительно большей степени при нашем способе ведения войны, когда гораздо меньшее значение, чем раньше, стали иметь сила, храбрость и умение отдельных людей. Как пагубно должно быть для нации, когда значительная ее часть проживает в мирное время не только годы, но, порой, и всю свою жизнь, в условиях этого механического существования, поскольку она содержится только на случай войны. Быть может, здесь более, чем где бы то ни было, подтверждается то, что с развитием теории в сфере человеческих предприятий уменьшается их полезность для тех, кто ими занимается. Нельзя отрицать, что в новое время военное дело достигло невероятных успехов, но столь же несомненно, что благородный характер воинов стал более редким явлением; в своем величии он встречается лишь в истории древнего мира, во всяком случае, — даже если считать это преувеличением — у нас дух воинственности часто оборачивался вредными последствиями для нации, тогда как в древности, наоборот, мы часто видим его благотворное действие. Наши постоянные армии переносят, если можно так выразиться, войну к мирному очагу. Храбрость воина вызывает уважение лишь в сочетании с самыми прекрасными добродетелями в мирной жизни, военная дисциплина, — лишь в сочетании с высшим чувством свободы. Их разъединение — а ведь в какой мере способствует такому разъединению присутствие в мирной жизни вооруженных воинов! — приводит к тому, что дисциплина легко вырождается в рабское подчинение, а храбрость — в дикую распущенность. Порицая постоянную армию, я считаю нужным напомнить, что касаюсь этого вопроса только в той мере, в какой это необходимо для пояснения моей точки зрения в данном исследовании. Я далек от того, чтобы оспаривать приносимую ею пользу, уравновешивающую те недостатки, которые в противном случае неудержимо привели бы ее, как и все земное, к гибели. Армии составляют часть целого, созданного не планами суетного человеческого разума, а твердой рукой судьбы. Как они вторгаются во все остальное, свойственное нашей эпохе, как они разделяют с ней вину и заслуги, добро и зло, характерные для нас, могла бы передать только картина, которая, запечатлев наш верный и полный образ, сопоставила бы его с изображением предшествующих эпох. Я счел бы изложение своих идей весьма неудачным, если бы меня поняли таким образом, будто я полагаю, что государство должно время от времени намеренно вступать в войну. Пусть оно дает только свободу и пусть этой же свободой располагает соседнее государство. Во все времена люди остаются людьми и никогда не теряют своих исконных страстей. Война возникает сама собой, а если не возникнет, то можно будет, во всяком случае, считать несомненным, что мир достигнут не насилием и не искусственно созданным застоем; тогда мир действительно будет для народов столь же более благодатным даром, сколь мирный земледелец являет собой более привлекательный образ, чем окровавленный воин. И если представить себе прогресс человечества в целом, от поколения к поколению, то каждый последующий век должен быть более мирным, чем предыдущий. Тогда мир будет создан внутренними силами человека, и тогда миролюбивыми станут люди, свободные люди. Теперь же — это доказывает один год в истории Европы — мы пользуемся плодами мира, но не миролюбия. Силы людей, встречаясь в своем беспрестанном стремлении к бесконечной деятельности, объединяются или борются друг с другом. Какой характер примет эта борьба — войны, соперничества или какой-либо другой, — зависит преимущественно от характера этих сил. Конечный вывод из приведенных здесь соображений таков: государство никоим образом не должно способствовать возникновению войны, но и не препятствовать ей насильственно у если война необходима; оно должно предоставить полную свободу ее влиянию на дух и характер нации в целом; и прежде всего отказаться от каких бы то ни было положительных установлений, направленных на подготовку нации к войне или, если уж таковые совершенно неизбежны, как, например, военная подготовка граждан, придать этим мерам такую направленность, которая развивала бы в солдатах не только храбрость, сноровку и умение подчиняться, но вдохнула бы в них дух истинных воинов или, вернее, благородных граждан, всегда готовых сражаться за свое отечество.