Язык города - [23]

В XIX в. в столице говорили: коврига хлеба, каравай черного хлеба, еще раньше — каравай ржаного хлеба, просто хлеб — черный, ситный, печеный, черствый или мягкий. Булка хлеба или буханка хлеба — не говорили.

Кстати, словосочетание черный хлеб пришло из городского просторечия под влиянием речи нерусского населения. Это видно и по ранним употреблениям этого сочетания (обычно у писателей — обрусевших немцев), и по установившейся традиции обозначения хлеба, сохраненной, например, в «Пулковском меридиане» В. Инбер:

Не зря старушка в булочной одной Поправила стоявших перед нею: — Хлеб, милые, не черный, он ржаной, Он ладожский, он белого белее...

Свой вклад в распространение новых определений внесли разночинцы. В мемуарах петрашевцев выражения ел белый хлеб и купил булку белого хлеба употребляются еще как равноправные. В коммуне, созданной в 70-х годах XIX в. писателем В. А. Слепцовым, «ссоры между женщинами начинались с того, что одно й то же они сознавали по-разному»: одни говорили белый хлеб, а другие — с иронией — булка. Противопоставление хлеба булке становилось социальным знаком, и у Н. В. Шелгунова встречаем: Мужик отлично знает вкус не только чистого ржаного хлеба, но и пшеничной булки. Определения пока что обязательны.

Хотя писатели употребляли и слово булка, все время уточняя его определениями, и слово буханка (Н. В. Гоголь — как украинское слово), лексикографы не спешили включать их в словари. Только В. И. Даль, говоривший о живом языке, упомянул булку, да в академическом словаре 1892 г. встречается это слово. В 50-е годы XX в. для составителей 17-томного «Словаря современного русского литературного языка» эти слова не существуют (признаны вульгарными). В «Толковом словаре русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова (30-е годы) есть только булка, а слово каравай признается областным, не литературным. В первом издании «Словаря русского языка» С. И. Ожегова (40-е годы) появилась уже и буханка 'формовой хлеб', а в последних изданиях (80-е годы) буханка как 'формовой, обычно черный хлеб' противопоставлена булке 'хлебец из белой муки'. Два слова Как бы разграничивают понятия о белом и черном хлебе. Ленинградцы помнят блокадные буханки хлеба, которые были на вес золота. Булок — не было.

Стоило лишь утвердиться снабженному суффиксом уменьшительности слову булочка, как старое булка, в которой видели только определенную булочку, стало использоваться и как родовое по смыслу. Булкой хлеба стали называть белый хлеб, но не в Ленинграде.

Как же употребляет эти слова современная печать? Буханка хлеба или просто буханка — для черного (потому что он не обязательно является ржаным), а булка — для белого (но без добавления слова хлеб). Быть может, имеет значение форма выпечки. Сдобные караваи — сдобные же буханки... Образ тот же...

Важным признаком включения разговорного слова в литературную норму является и появление производных. В этом смысле булке повезло больше, чем буханке, потому что буханка моложе булки. Булочная известна более ста лет, булочник — раньше, булочки взамен булок появились совсем недавно. Сегодня во многих городах можно видеть вывески «Булочная» или «Булочная-кондитерская», что изумляет жителей прочих мест, которые привыкли к надписи «Хлеб». Однако не встречается слово буханочная, да и «буханоч-ников» нет.

В определении хлебных изделий сегодня мы пользуемся принципом, совершенно отличным от прежних: не дробность определений, а общее значение; не частные особенности выпечки, какими отличались тогда мастера, местности, традиции и т. д., а по самым главным признакам: белый — черный, формовой или нет.

Общее значение в родовом по смыслу слове языковеды называют гиперонимом, т. е. сверхсловом. Речь горожан нуждается в гиперонимах, только с их помощью можно сразу назвать самые разные вещи и явления. Такие слова облегчают общение, их проще запомнить внове. Появление гиперонимов отличает от разговорной речи литературный язык города, новой культуры. Однако в жизни самого языка умножение гиперонимов — тоже тупик: в своем развитии дойдя до предельно общего смысла, мысль остановится в слове, поблекнет в нем образ и — сократится словарь. 

ФИНСКАЯ РЕЧЬ В ПЕТЕРБУРГЕ

Лица какие-то не русские... Болоты, немцы и чухны кругом. Нет, сохрани боже оставаться здесь долго!

К. С. Аксаков

Речь коренного местного населения, различных финно-угорских.племен, потомки которых до сих пор живут на территории Ленинградской области, в Петербурге не пользовалась популярностью. Это был язык беднейшего населения. Даже те слова, которые оставались в местных названиях, приноравливались к русским понятиям и произношению. Название небольшой станции Шушары — это измененное финское выражение, которое значит 'развилка на болоте'; речка Карповка на Петроградской стороне на самом деле называется Корпийоки 'лесная река'. Когда мы говорим о Лиговке, Мойке или Неве, полезно вспомнить, что и эти названия — чуть искаженные финские имена: 'грязная речка', 'илистая речка', 'сухое болото'.

Слово, которое входит в бытовую речь, моментально подлаживается под обычное произношение. Шушары настолько выразительное слово, что А. Н. Толстой берет его в сказку о Буратино. Гатчина — тут уж и суффикс русский, хотя, может быть, это вовсе и не суффикс (загадочность слова до сих пор смущает этимологов) . Охта 'медвежья речка' — слово финское, но охтенский — русское слово, и притом интересное. В его написании отразились последовательные изменения 8 произношении. До 30-х годов XX в. писали, как повелось исстари: охтенский (и охтенка); сегодня требу-JOT писать охтинский. Был церковнославянский суффикс -енск- (-ьн-ьск-), книжный (рождественский, нищенский). Суффикс же -инск- (-ин-ьск-)—разговорный, русский (ялтинский). XIX век признавал суффиксы только высокие (охтенский). Теперь уже не важны стилистические признаки суффикса. Это различие стерто временем, не сознается никем. Важно другое. В Петербурге прошлого века еще различали безударные е и и (еканье), сегодня же питерцы подчинились норме современного просторечия — иканью (звуки е и и совпадают в одном и: охтинский).