Язва - [22]

И они послушно, тупо поднимались, это уже вошло в привычку. Они быстро одевались и собирали вокруг себя кое-какие жалкие пожитки: книги, картины, сувениры, которые люди хотят сохранить до самой смерти. К тому же они смертельно устали: последние дни, последние месяцы тюремщики были беспощадны. Так их и переводили из города в город под угрозой этих коротких стволов — а среди них был старый ученый, похожий на старого льва, быть может, самый великий ученый на Земле; ученый открыл принцип расхождения миров и принцип их взаимозаменяемости. Здесь был также президент Всемирного конгресса профсоюзов, довольно молодой еще, он заикался из-за ранения, полученного на войне. Был еще седой священник очень высокого сана, проповедник объединенных земных религий и, наконец, последняя императорская семья Христиана VII — императрица и шесть детей. И несколько придворных, оставшихся верными…

Последние месяцы ими, словно шариками, жонглировали военные и предатели. Иногда им казалось, что надежды больше нет, иногда появлялся какой-то просвет. Их передавали из рук в руки, они становились заложниками то у одной, то у другой партии. Они вели кочевую жизнь, останавливались на ночлег то в старых противоатомных убежищах, то в деревенских амбарах. Их перевозили на вертолетах над горящими городами и фронтами, дышащими смертью. Им приходилось ночевать в погребах, их сон прерывался гомерическими схватками, в которых решалась их судьба и судьбы Земли. Схватками, в которых они не могли принять участия. В конце концов, говорили они себе в утешение, они были всего лишь горсткой стариков, больных и детей. Между этими людьми, которым в той, прежней жизни, не суждено бы было встретиться, установилось что-то вроде согласия, потому что они уважали друг друга — и особенно в эти последние дни, когда стало ясно, что никакой надежды больше нет… Иерарх объединенных религий, хрупкий артритик, ужасно страдал, каждое движение причиняло ему мучения. Христиан VII и президент профсоюзов несли его на самодельных носилках из солдатской шинели, натянутой на копья или палки. Юные принцессы вели под руки великого ученого, тот уже почти ничего не видел. Императрица ни на шаг не отходила от своего сына, бледного юноши, который страдал лейкемией. Они старались держаться все время вместе, как будто присутствие других могло их успокоить. Загоняемые в подвалы и вагоны для скота, они оставались предельно вежливыми, изысканно обходительными и жертвовали единственным ведром воды — она выдавалась утром вместо чая — для того, чтобы умыться.

Однако по мере того, как продолжались их странствия, условия содержания становились все омерзительнее и ужаснее. Одежда приходила в негодность, заменить ее было нечем. Эрцгерцог, которого взяли прямо в кровати, носил… сколько уже месяцев?.. полосатую пижаму, она напоминала старинную форму концлагерей. Среди них был рабочий депутат, который шел без обуви с распухшими и кровоточащими ступнями… По мере того, как их охранники превращались в тюремщиков, более обеспокоенных собственной судьбой, положение пленников все более ужесточалось, слежка становилась все жестче и унизительней. Но каким образом удалось бы им бежать? Им больше не разрешалось отходить от группы. Ночью вооруженные охранники располагались у открытых дверей в их спальни; гасить свет было запрещено. Узники даже в туалет не могли ходить без сопровождения, с тех пор, как там повесился один из главных функционеров Социальной помощи… Даже в помещениях, где спали женщины, двери были открыты настежь. Юные принцессы отворачивались, но не плакали. Мать и старая кормилица сшили в одно целое их нижние юбки таким образом, что они образовали нечто вроде сплошного балахона, который скрывал их с головы до ног: в этих подземельях, среди черных стражей такая предосторожность не была излишней… Тем не менее Далия, вторая по старшинству принцесса, была однажды найдена в дальнем коридоре раненой в живот, в разорванной одежде. С тех пор никто не покидал группу.

Священник, руководитель профсоюзов и император еще старались держаться, они вели философские беседы об истории и духовных ценностях, об Эйнштейне и святом Фоме Аквинском. Старый преданный камердинер, умирая от дизентерии на руках своего господина, пробормотал: «Прости, Господин, даже собаке можно глядеть на епископа!» На это старик ответил: «Брат может делать все, что угодно, в присутствии своего брата» — и вытер блевотину.

Самая маленькая из принцесс спала у ног своей матери и тихонько поглаживала ее лодыжки. Ей было 15 лет и звали ее Астрид. У нее было прелестное личико инфанты с картин Веласкеса, волосы цвета воронова крыла свободно рассыпались по плечам, фиолетовые глаза удивленно и вопрошающе взирали на мир. В какой-то, кажущейся сейчас невероятной, прошлой жизни она была обвенчана с принцем Ральфом-Валераном Еврафриканским, своим кузеном, и иногда еще мечтала о нем…

Той ночью они были неожиданно и бесцеремонно разбужены. Им приказали немедленно спуститься в глубь заброшенного метрополитена какого-то большого города, через который они шли. «Быстрей, быстрей! — рычали охранники. — Шнель, вит, скорей, квикли!» Они грозили оружием великому ученому, который никак не мог найти в потемках свои фетровые боты, священнику, который не мог самостоятельно подняться, кормилице, которая одевала детей. За окнами с разбитыми стеклами виднелось небо, покрытое отблесками пожарищ. Неизвестно было, кто напал, но было ясно, что бой проигран. Со стен капала вода, и, сам не зная почему, руководитель социалистических профсоюзов вспомнил историю двух очень древних сектантов, которые считали себя воплощением Бога-Отца и Иисуса Христа и как-то раз вынуждены были прятаться в погребе под какой-то постройкой, которую в это время обыскивали солдаты какого-то правителя. Подстилка сдвинулась, и Отец сказал: «Сын мой, вы промокли». На что Христос отвечал: «Ничего, лишь бы это не случилось с Господом». «Именно это нас и спасает, — мрачно подумал профсоюзник. — Забота о других. Но это всего лишь моральная помощь, а мы уже покинули ту область, где еще можно помочь морально…» Всех выгнали во двор. Было очень холодно, тонкий лед хрустел под ногами и превращался а грязную жижу. Эрцгерцог в полосатой пижаме неожиданно выпрямился, поднес руку ко рту, потом к голове, отдал безупречный воинский салют и произнес отчетливо: «Да здравствует Христиан VII!» И рухнул на землю: он проглотил то, что бережно хранил под камнем дешевого перстня. И черные сапоги топтали его бледное лицо…