– Врешь! – закричал черноволосый и длинноволосый господин, вытягивая иглу. – Никогда ты не был богатым и добрым! И я уже сразу, по цвету взятой на анализы жидкости вижу, что она, твоя священная опухоль, злокачественна, и в следующую среду ты, Негрович, умрешь! Понял ты, козел ты и идиот ты вонючий?!
Негрович умно и кротко рассмеялся, а потом несчастно и скорбно зарыдал.
Вдруг он отнял ладони от своего белого с тонкими пятнышками лица и спросил Всадника (а это был именно Всадник):
– Но почему же именно я?
– Странный вопрос, – почесал манерно в крупнозернистых своих волосах черноволосый господин и вдруг, неожиданно для Негровича, выдернул из своей копны одну самую длинную и самую черную волосину, и, со смаком понюхав ее, низко наклонился к Негровичу и, ложно усмехнувшись, шепотом, тихо, между ушами осла, сказал в тонкие уши юноши:
– А откуда мне знать?
Осел же его вдруг откинулся и заорал:
– Ум-мрет, с-сука, ум-мрет!
И заигогокал, сволочь, злорадно так, как будто бы давно знал в голубизне своих глаз про славу смерти Негровича.
И в следующую среду Негрович действительно умер.
Долго висело в высоком морге длинное тело его, подвешенное за ноги, пока драгоценная опухоль не сошла наконец с полипа и не проделала обратно весь свой трудный и радостный путь через кишки назад к пищеводу.
И не выпала хрустально из горла.
Повисев над полом искрящимся и ослепительно сияющим в воздухе изумрудным яйцом, она вдруг взяла, да и полетела в избушку к Аленушке, где Аленушка к тому времени летела уже и сама. Встретившись с яйцом, завороженная его чистой и сияющей красотой, бедная девушка завернула его в хрустящую пропитанную воском бумагу и на следующее утро отлетела с ним на вокзал. И там, тайно, ночью повесила между Ван Дейком и Ван Эйком.
А еще одним утром самые богатые из богатых и самые добрые из добрых юноши, пришедши на вокзал в ожидании путешествий и увидев на стене промеж двух голландцев неописуемую русскую красоту, не выдержали и женились на бедной Аленушке. И женились, причем, насильно.
Черноволосый же Всадник долго точил потом о крупное наждачное колесо своего осла, драгоценно вытачивая его голубые очи, пока из них не полился глубокомысленный свет. И тогда, осветив сим глубокомысленным светом висящего под самым потолком Негровича, Всадник тихо промолвил:
– Потомучтобогесть.
