Явления душевной жизни человека после его телесной смерти - [36]

– Не испугаюсь; но лишь бы не так громко, чтобы не помешать заснуть.

Сказать по правде, сестры слишком много рассчитывали на мою «привычку». Усталой еще с дороги и от слез, бессонная ночь мне совсем не улыбалась.

Впрочем, две старшие сестры наперерыв начали укорять Екатерину Петровну в её доверии к болтовне прислуги и уверять меня, что ничего подобного нет и быть не может в комнате, где так свято жила и столько молилась их дорогая усопшая.

Мы простились, но Екатерина Петровна вошла со мною, и мы еще с полчаса побеседовали с нею.

– Чуть что, – сказала она мне, уходя, – пожалуйста, не церемоньтесь. Моя комната, вы знаете, рядом. Постучитесь, и мы поменяемся спальнями.

Она ушла, но вскоре затем вошла в комнату старушка-горничная, давно мне знакомая.

– Вы не спите, Аграфена? – сказала я. – Уж поздно! Идите, пожалуйста!… Вы мне совсем не нужны.

Но, к удивлению моему, Аграфена объявила, что со времени смерти «старой барыни» она всегда спит тут, за перегородкой, на диване.

– Если вам, сударыня, не противно, так я и теперича…

Я поспешила сказать, что, напротив, очень рада. Я, в самом деле, была довольна, что возле меня, за ситцевой занавеской, будет находиться живое существо.

Итак, она улеглась. Некоторое время, пока я раздевалась, мы с ней переговаривались кое о чем, вспоминая прошлое.

Пробил час. Аграфена сладко зевнула, и я умолкла. Вокруг меня все вещи и мебель покойной стояли точно в том же порядке, как и при её жизни. Проведенные мною здесь с нею часы еще так были живы в моей памяти, что мне так и казалось, что вот-вот она войдет, или раздастся её добрый, веселый голос… Так думала я, умываясь, расчесывая волосы, вынимая из моего несессера некоторые вещи, без которых я не умела обходиться и, между прочим, маленькое свое заветное Евангелие, которое бывало здесь и в прежние годы, Я положила его на ночной столик, готовясь, прежде чем лечь на её постель, помолиться у её киота… А что? Испугалась бы я, если бы увидала ее? – Вдруг вошло мне в голову; думаю, что нет»…

Вдруг, точно в ответ на мою мысль, в ночном столике Анны Петровны явственно раздались три резких, отчетливых удара, словно кто крепко простучал ногтем. Я знала, что это значит: да! Да! Да!… Я не испугалась, но отступила от столика, изумленная, в недоумении. «Неужели это… её ответ?…»

Нет-нет! Нет-нет!… – в ту же секунду раздались сразу, с нескольких сторон, отрицательные, двойные удары.

В ту же минуту я услыхала, как за перегородкой поднялась Аграфена. Невидимые деятели будто этого только и ждали! Стуки начали раздаваться во всей комнате и да же за её стенами, в ставни, в оконные стекла, везде и отовсюду. Удары были не громкие, но резкие, точно кто выбивал дробь маленькими палочками во всех углах и на все лады.

«Эге!…, Это плохо! Не дадут заснуть»!…

– Вот еще напасть какая! Что ж это такое?… – как бы в ответ на мою мысль раздался шепот горничной.

– А что?… Разве прежде этого не бывало? – спросила я.

– Было как-то. раз… А потом ничего не стало слышно… А это что же?… Совсем нехорошо!

Аграфена поднялась. Осмотрела все стены, ощупала окна и столы, заглянула ко мне.

– Вам, сударыня, не боязно?

– Боязно-то не боязно, положим. Да только спать нельзя!

– Вот в том-то и дело!… Как же тут быть?… Аль сбегать в сад, посмотреть?… Ишь их как в ставни отколачивает… что за диво?!…

– Диво, действительно, диво; но в сад ходить незачем, ведь ничего не увидишь!… Может, и так угомонится. Давай-ка лучше помолимся да ляжем, Аграфенушка, авось, заснем!

Но я не могла заснуть! Тысячи мыслей наполняли мою голову. Я стояла перед образами, облитыми тихим сиянием неугасимой лампады, и думала, думала… Что это?… Зачем это?… Кому это нужно?… Кто этим руководит?… Положим, там, где призывают, где есть медиум… Наконец, ради какой-нибудь цели, со смыслом – чтобы убедить кого-нибудь или в чем предупредить… Но так – ни с того, ни с сего, – мешая спать, пугая иных, всем досаждая!… Зачем это допускается? И вдруг я возмутилась духом.

«Ведь это не она?… Не может быть, чтобы она – такая добрая, разумная, деликатная! Чтобы она сама или с её согласия… Нет, нет!… Но если не она, если она не знает, что творится в этом месте, где она провела всю свою земную жизнь, – я хочу, чтобы она услышала, увидала! Чтобы её волей прекратился этот шум»!…

Я встала, одушевленная необычайным приливом воли, и начала усердно молиться. Я была уверена, что эта «недостойная кутерьма» сейчас же должна будет прекратиться!

PI она, действительно, начала утихать… Удары становились все слабее, будто уходили вдаль, и наконец замерли… Я помолилась, как всегда, быть может, несколько горячей обыкновенного, и снова задумалась. Задумалась я глубоко, устремив пристальный взгляд на озаренные колебавшимся светом иконы, совсем забыв о времени и о том, что я стою на молитве. Передать моих мыслей я не умею! Знаю лишь то, что все они сводились к одному:

«Точно ли любовь переживает все?… Отошедшие видят ли, понимают ли, любят ли нас, живых»?

Я так углубилась в свои мысли, что не сразу отвлек меня от них раздавшийся за мною шорох. Услыхав его, я не только не испугалась, а далее в первую минуту не обратила на него внимания… Шорох послышался снова, явственней. Мне показалось, что за моей спиной кто-то открывает книгу, точно шелестит листами…