Камни посыпались градом, крик толпы усилился. Маттенбаала стали хватать за одежду. Одетые в доспехи анакийцы окружили его и, отбиваясь от толпы колчанами и древками копий, увели.
Бряцая оружием и звеня цепями сбруи, на улицу, ведущую к площади Птеора выехала кушитская конница. Всадники были в блестящих доспехах, на их головах были страусиные перья и львиные гривы. Белые зубы сияли на их темных лицах. Камни толпы отскакивали от их щитов из шкуры носорога. Они заставляли своих лошадей теснить толпу, нанося смертельные удары длинными копьями и кривыми лезвиями своих ятаганов. Люди падали и вопили под копытами лошадей. Бунтовщики побежали врассыпную по окрестным переулкам и магазинам, оставляя за собой площадь, усеянную корчащимися телами.
Черные всадники спрыгивали со своих лошадей и крушили двери магазинов и жилищ, возвращаясь с богатой добычей. Из домов доносились крики женщин. Рухнула решетка и фигура в белом выбросилась на улицу. Другой всадник, посмеиваясь, пронзил лежащее тело своей пикой.
Великан Имбалайо в пламенном шелке и полированной стали, ездил, покрикивая на своих воинов, собирая их с помощью тяжелого кнута. Они вскакивали на лошадей и выстраивались в шеренгу. Легким галопом они понеслись по улице, подняв на своих пиках окровавленные головы в назидание озверевшим асгалунцам, прятавшимся по своим норам и задыхающимся от ненависти.
Бездыханный евнух, принесший королю известие о восстании быстро был заменен другим, который бросился наземь и закричал:
— О божественный король, генерал Отбаал мертв! Слуги нашли его мертвым в своем дворце. Рядом с ним лежало кольцо меченосца Келуки. Анакийцы кричат, что он был убит по приказу генерала Имбалайо. Теперь они разыскивают Келуку в кушитском квартале и мстят за него!
Руфия, подслушивая за занавеской, чуть не вскрикнула. Отрешенный взгляд Акхирома остался неподвижным. Погруженный в свои мысли, он сказал:
— Пусть гирканцы разъединят их. Семейные ссоры не должны касаться жизни бога. Отбаал мертв, зато Акхиром будет жить вечно. Другой человек поведет анакийцев. Пусть кушиты занимаются толпой, пока они не осознают, что атеизм — это грех. Судьбой дано, чтобы я явился перед миром в огне и крови, пока передо мной не склонятся все племена земли! Можешь идти.
На мятущийся город опускалась ночь. Конан шагал по улицам, прилегающим к кварталу кушитов. Его рана уже заживала. В этой части города, занимаемой преимущественно солдатами, по неписанному приказу горели огни, двери конюшен были открыты. Беспорядки продолжались целый день. Толпа напоминала многоглавого змея: в одном месте ее давили, но она появлялась в другом. Копыта кушитской конницы разбрызгивали кровь, грохоча из одного района города в другой.
По улицам теперь ходили лишь вооруженные люди. Огромные ворота, кованные железом, были закрыты как во времена гражданской войны. Через арку больших Симурских ворот то и дело проезжали отряды черных всадников. Свет факелов озарял их обнаженные мечи. Шелковые плащи развевались на ветру, а руки блестели как полированное черное дерево.
Конан зашел в харчевню, где воины жадно ели и тайком пили запретное вино. Вместо того, чтобы сесть на первое попавшееся место он поднял голову, и стал искать что-то более подходящее. Его взгляд остановился в дальнем углу комнаты, где в укромной нише скрестив ноги сидел просто одетый человек в чалме, закрывающей добрую половину его лица. Перед ним стоял низкий столик, полный яств и закусок.
Конан зашагал к нему, обходя другие столы. Он швырнул подушку к столику и сел напротив человека.
— Привет, Фарук! — прогремел он. — Или мне следует сказать — генерал Маздак?
Гирканец вздрогнул.
— Что такое?
Конан хищно улыбнулся.
— Еще в доме Отбаала я понял, кто ты. Никто, кроме хозяина дома, не мог так хорошо знать его секреты. А этот дом когда-то принадлежал гирканцу Маздаку.
— Не так громко, друг! Как ты догадался, когда даже мои люди не узнали меня в этой зуагирской чалме?
— Я полагался на свои глаза. Итак, наше первое предприятие оказалось удачным. Что будем делать дальше?
— Не знаю. Можно бы что-то и предпринять, полагаясь на твою силу и мощь. Ты сам понимаешь какие нравы в волчьей стае.
— О, да! — проворчал Конан. — Я пытался поступить в наемную армию, но три твоих армии так ненавидят друг друга и так жестоко дерутся за власть, что я передумал. Каждый думает, что я шпион и работаю на две другие группировки.
Он остановился, чтобы заказать себе мяса.
— Какой ты неугомонный! — сказал Маздак. — Разве ты не собираешься вернуться в Акхарию?
Конан сплюнул.
— Нет. Она слишком маленькая даже для карликового шемитского государства. И слишком бедна. А люди так болезненно охраняют свои национальные признаки как и все вы, что у меня нет никаких шансов сделать карьеру. Возможно мне придется попытать счастья у одного из гиборийских правителей, если не найду того, кто бы ценил человека только по его способности сражаться. Послушай, Маздак, а почему бы тебе не взять на себя управление этой нацией? Теперь, когда Отбаала нет в живых, тебе нужен лишь повод для того, чтобы выпустить кишки Имбалайо и...
