Ястребиный князь - [34]

– Послушай, Фиса! – задумчиво сказал Полудин. – Ты когда-нибудь слышала эту песню? «На серебряной реке…»

– «На златом песочке…» – легко продолжила Фиса. – Как не помнить! Еще покойная бабушка певала. Ей барин даже сарафан и полушалок за песни подарил.

– Напой! – проникновенно попросил Полудин. – Я как-то слышал песню, да вот мелодию забыл.

Женщина, словно дожидаясь разрешения, взглянула на мужа. Комендант, бессильно раскинув крылья, уткнулся взлохмаченной головой в ребровину стола.

Фиса помолчала, собираясь. Попыталась улыбнуться, однако улыбка получилась вымученной – казалось, ее впереди дожидается подневольная работа.

Полудину стало неловко за свою просьбу.

Фиса потупила глаза и негромко запела…

Перед глазами Полудина стояла синеглазая Варвара.

Фиса пела недолго. Песня грустно оборвалась.

– Что-то не поется.

Комендант оторвал от стола неприкаянную голову, удивленно разлепил глаза:

– Фиска, ты, что ли, пела? А я думал – радиво. – И, раздражаясь, забормотал: – Князь! Из грязи в князи. Н-ненавижу!

– Ну вот! – с печальной обреченностью сказала Фиса. – Как напьется, так и полезло: «ненавижу!», «зарежу!». И кого он резать собирается, одному Господу известно.

– Зар-режу! – с пугающей уверенностью проговорил Комендант.

Полковник быстренько взял филейный нож, лежащий неподалеку от Славки, и стал без особой нужды – закуски на столе хватало – резать вязкий колбасный сыр.

Всем, за исключением Славки, стало неловко. Полудин спросил:

– Как там, на улице? Дождь не кончился?

– Стихает, – сказала Фиса. – Весенний дожжи-чок кстати. Сразу травка ожила! – Она потянулась через стол, потрепала поникшего мужа за плечо. – Слав, вставай! Домой пойдем.

– Не лезь! – вскинулся Комендант. – Дай с людьми посидеть. На твое рыло я еще нагляжусь.

– Мне что, Ванюшку позвать? – неожиданно пригрозила Фиса. – Может, ты и его не послушаешься?

– Ванюшку послушаюсь, тебя – нет. Ты чего от меня отсела?

– Ревнует. Ну и чудо в перьях! – покачала головой Фиса.

– Н-ненавижу! – с чувством промычал Комендант.

Дверь скрипнула. В проём бочком просунулся мальчик лет двенадцати, загорелый, в больших, не по росту, охотничьих сапогах. Сразу пахнуло дождевой сырью, свежей травой и чем-то особенным, принесенным с Озера, – цветущим ивняком и пряным ароматом рыбы. Приглядевшись, Полудин увидел на красных руках мальчика блестки рыбьей чешуи.

– Пап, пойдем домой! – смущаясь и все же одолевая робость при посторонних, сказал мальчик.

– Я? Домой? – вдруг заторопился Комендант. – Где моя фуражка?

Комендант попытался, не вставая, вытащить фуражку из-под себя – не получилось. Догадался встать.

Полковник выгреб из вазы горсть дешевых леденцовых конфет:

– Эй, пернатый! Возьми гостинчик!

– Да не возьмет он! – уверенно сказала Фиса и сама, не глядя, привычным движением, каким брала за молоко мелкие деньги, взяла из руки Полковника цветастые, с хвостиками леденцы. Сунула в полуоторванный карман телогрейки. – Дикарь какой-то! Все ребята как ребята, а этот не рушной. Ой не рушной!..

Провожая соседей, Полудин, раздетый, размягченный, вышел в коридор и, видя перед собой вихрастую голову Ванюшки, не удержался и ласково провел рукой. Мальчик съежился и заторопился. В два больших шага Полудин догнал его и, наклонившись, сказал так, чтобы слышал только Ванюшка:

– Ты моего ястребиного князя не трогай. Хорошо?

Глаза у мальчика блеснули живо, как у молодого слётка, он бросил на Полудина цепкий взгляд и, кажется, все понял.

Полудин и Полковник снова сели за прореженный после ухода гостей стол. Петрович почему-то не спешил убрать лишние рюмки. Перед недопитой рюмкой Фисы лежал кусок ржаного хлеба с колбасной нарезью, а на Славкиной неухоженной тарелке дожидался очередного тоста пупырчатый соленый огурец с воткнутой вилкой. Казалось, гости ушли ненадолго и вот-вот появятся в дверях.

Полковник задумчиво, припадая к грифу ухом, пощипал золотистые струны, налил себе и Полудину по полной, привычно потянулся к Славкиной рюмке, но в последний момент сообразил, что Коменданта нет, отсунул стеклянный ствол в сторону и с наигранной бодростью провозгласил:

– Ну, за крепость руки!

Разговор не вязался. Обвядшие после зазимья струны не распевались.

– Кажется, печка прогорела, – помолчав, сказал Полковник и, уронив табуретку, на которой недавно сидела Фиса, присадисто выбрался из-за стола, гремел железной заслонкой, разгребал кочергой осевший жар, подбрасывал, задевая верхние кирпичи, древесное новьё, которое, вспыхнув, разразилось беспорядочной пальбой.

Река, несшая Полудина, замедлила ход, заходила медленными кругами у внезапно возникшей запруды, и нужен был новый валовой приток полой воды, который смял бы и унес недолговечный затор.

И это случилось.

В коридоре громко залаяла Квитка, зазвенело и с веселой стукотней покатилось пустое ведро, заговорил на разные голоса человек с самим собой.

Дверь отворилась с широким размахом, и в темном проеме с гармоникой наперекос, с влажно сияющими глазами появился Абориген в прозрачном, как парниковое укрытье, плаще. Бодрым движением головы Абориген откинул капюшонистый плащ и заиграл сразу же, с порога: