Ящики незнакомца. Наезжающей камерой - [6]

— Я все рассказала: и о Шазаре, и о том, что за грязный тип он был, и о случившемся, все.

— Татьяна, я вечером повел себя отвратительно, очень грубо по отношению к твоей матери. Я чуть было… я хотел…

Я говорил что-то бессвязное. В конце концов мне удалось объяснить ей, что произошло.

— Бедный, — произнесла она. — Конечно, она тебе показалась слишком старой.

Я оставил попытки втолковать ей, что я хам, и она вернулась к началу разговора.

— За столом слева от меня сидел один виконт примерно твоего возраста, недурен собой, приятный, блестящий рассказчик, в общем, именно такой мужчина, каких я терпеть не могу. Справа сидел громадный, чудовищного вида тип, наверняка весом больше ста двадцати килограммов, не знавший, куда деть свой живот. Когда он пытался обратиться ко мне, голова его не поворачивалась даже на четверть оборота, и от этого вся его туша сотрясалась в жилетке. Лет ему пятьдесят-шестьдесят. Так вот, представляешь, этим мастодонтом оказался Лормье.

Она произнесла «Лормье», как произнесла бы «Буссак». Я спросил, какой Лормье?

— Ну, Лормье, из компании СБЭ, президент кучи фирм. В общем, Лормье. Один из столпов денежной крепости. С ним-то я и проболтала почти всю вечеринку. Рассказала ему о своей жизни, о бедности, о проваленной защите, о ремесле манекенщицы. Поговорили об Алжире, о генерале де Голле, о дороговизне. Я вставила пару-тройку умных фраз, которые вычитала мельком в журналах. Ну, почувствовала я, что парень клюнул. На всех этих богатеев производят впечатление бедняки с достоинством и с дипломом да еще с хорошей фигурой. Когда я рассказала ему о твоих проблемах, то сразу же поняла, что дело в шляпе. А кроме того, я полагаю, что старик очень увлекся моей маленькой особой.

— У тебя появились планы?

Прежде чем ответить на мой вопрос, Татьяна отвела взгляд в сторону, прищурила глаза, чуть поджала губы и подумала.

— Да, пожалуй.

II

В одиннадцать часов я поднялся на третий этаж здания по улице Монсо, где размещалась компания СБЭ. Меня почти сразу ввели в огромный, шикарно обставленный кабинет президента. Войдя, я увидел Лормье. Он сидел в конце длинного стола и выглядел в точности так, как мне его описала Татьяна. В трех метрах от него в жалкой позе стоял человек.

— Вы поняли меня? — спросил Лормье.

— Да, господин президент.

— Тогда убирайтесь, подонок. И чтобы это больше не повторялось.

Человек повернулся, и я увидел его искаженное лицо, блестящие от слез глаза. Мне подумалось, что вряд ли он стал бы разыгрывать комедию передо мной, скорее Лормье нарочно пригласил меня в кабинет в кульминационный момент выговора. Он улыбнулся мне и любезно заговорил:

— Мадемуазель Татьяна Бувийон говорила мне о ваших несчастьях и о желании найти работу. Поскольку она считает вас умным и трудолюбивым человеком с безупречной моралью, я думаю, вы здесь сможете найти себе применение соответственно вашим достоинствам и способностям. Вы работали бухгалтером?

— Когда в 53-м умер мой отец, мне пришлось зарабатывать на жизнь себе и младшему брату. Я поступил на место, которое занимал мой отец в одной из фирм Сантье, и стал там главным бухгалтером.

— А ваши работодатели собирались снова взять вас на работу после вашего освобождения?

— Конечно же, нет. Когда мой адвокат пригласил их представить в суде мой моральный облик, они отказались, убоявшись нанести ущерб репутации фирмы.

— Не могли бы вы рассказать, как вы познакомились с мадемуазель Татьяной Бувийон?

— Мы родились в одном доме на улице Сен-Мартен, из которого она уехала в тринадцать лет. С тех пор мы поддерживаем дружеские отношения, хотя видимся достаточно нерегулярно.

— Придерживаетесь ли вы каких-либо политических взглядов?

— Я никогда не входил ни в какую партию.

— Этого достаточно. Если я правильно понял, когда ваш отец умер, вы учились?

— Я закончил коммунальную школу и поступил в лицей, а когда получил вторую степень бакалавра, мне оставалось всего три месяца до призыва в армию. Я мог бы получить отсрочку, однако колебался, зная, что расходы за длительную учебу частично придется нести отцу, потому что репетиторство по греческому и латыни, которое мне удалось раздобыть, не могло обеспечить мое содержание. Я решил сначала отслужить, чтобы дать возможность отцу отдышаться да и самому получить время на раздумья. Отец умер внезапно, через две недели после моего возвращения из Германии.

Лормье слушал меня с видимым интересом. Черты его бесформенного, заплывшего жиром лица были удивительно тонкие, почти детские, а глаза — фиолетового цвета — необыкновенно выразительные. Мои пояснения — с их поучительностью — давали ему возможность понять на живом примере, с какими трудностями сталкивается молодежь для того, чтобы учиться, и по его физиономии четко прослеживалось, какое удовольствие это ему доставляет. Он заметил, весело прищурившись:

— Вы все-таки ускользнули от войны в Алжире?

— Я разделил судьбу своих одногодков.

— Это же было в 50-м? Вы могли бы попроситься в Индокитай…

Я улыбнулся, очевидно, несколько хитровато. Но пока я собирался с мыслями, чтобы ответить поязвительнее, время ушло. Лормье спросил, когда я хотел бы приступить к работе. Я ответил, что свободен, и мы договорились, что я выйду завтра же. Мне необходимо было дело, чтобы мои тело и разум были чем-нибудь заняты. Одна только мысль о предстоявшем бездействии вызывала у меня большой страх.