Ящик для писем от покойника - [4]

Второго февраля предстояло проститься с отделом, в котором я трудился последние четыре года. Возлияния в «лесу» были в то время строжайше запрещены. Все знаменательные события отмечались за чаем с тортом. Вот и я приобрел в магазине «Чебурашка» два здоровенных торта, съездил в Ясенево и напоил прощальным чаем родной коллектив.

А вечером следующего дня скорый поезд № 17 «Москва-Вюнсдорф» умчал нас на Запад. В Минске, однако, случилось несчастье. Я задремал на нижней полке, и тут электровоз чересчур энергично рванул с места. От неожиданного толчка я полетел на пол, ударившись головой об откидной столик. Левая бровь была рассечена, кровь залила рубашку, забрызгала пол. С трудом жена, плача, остановила кровотечение и заклеила рану пластырем. Я успокаивал ее как мог.

Ранним утром пятого февраля поезд причалил к знакомому перрону Восточного вокзала в Берлине, а через несколько часов я предстал перед своим новым непосредственным начальством Иваном Николаевичем. Тот хорошо знал меня по прежним командировкам, поэтому, скользнув по моей физиономии критическим взором, заявил, что рад мне всякому. При этом шеф сделал неопределенный жест правой рукой. Эту отмашку можно было трактовать двояко: то ли «горбатого могила исправит», то ли «хрен с ним, заживет до первой вербовки».

— Иди, принимай дела, — закончил аудиенцию Иван Николаевич, — да не забудь представиться Ивану Алексеевичу.

Иван Алексеевичем звали первого заместителя руководителя нашего представительства в Берлине, которое насчитывало несколько сотен сотрудников и скромно именовалась Представительством КГБ при МГБ ГДР. Противник же называл его просто Карлсхорстом, имея в виду микрорайон столицы ГДР, в котором оно располагалось и где проживали все мы.

Иван Алексеевич, который тоже знал меня по работе в «лесу», был человеком неординарным. Он любил находчивых и острых на язык. Для него я припас домашнюю заготовку. Просочившись в генеральский кабинет и вытянувшись в струнку, отрапортовал:

— Товарищ генерал-майор, подполковник Ростовцев прибыл в Ваше распоряжение!

Произнеся эту уставную фразу, замер в ожидании указаний.

Иван Алексеевич поднялся из-за стола, подошел ко мне и окинул меня хитроватым взглядом.

— А что это у тебя с рожей-то? — спросил он вдруг.

Смиренно опустив незаплывший глаз долу, я ответил:

— Иван Алексеевич, если я скажу, что это не по пьянке, Вы ведь все равно не поверите.

Генерал облегченно вздохнул:

— Вот молодец, что правду сказал. А то некоторые плетут околесицу разную. С полки, мол, упал, кот, де, поцарапал и все такое прочее. Ничего трудись. Удачи тебе.

Он крепко пожал мою руку и вернулся к своему столу. Аудиенция была окончена.

Однако мне предстояло еще встать на партийный учет. Секретарь парткома Иван Карпович приветствовал меня веселой матерщиной, давая тем самым понять, что по социальному происхождению он такой же тертый битый-перебитый опер, как я, и устанавливая со мной бесхитростный человеческий контакт. Потом его ни с того ни с сего потащило на исторические параллели:

— Учителя наши великие и основоположники Маркс с Энгельсом тоже не дураки были выпить. Как-то в одной лондонской таверне учинили дебош, а когда их выставили наружу, побили все фонари на прилегающей улице. Только хорошее знание проходных дворов спасло их тогда от каталажки… Да и Владимир Ильич, когда вновь избранные депутаты Четвертой Государственной Думы явились к нему в Поронино на доклад, поднял в корчме по стограммовому стопарю за каждого. А было их шестеро, депутатов-большевиков. И сдали они его в тот же вечер Надежде Константиновне тепленького… Да…. Выпить не возбраняется. Главное — ума не пропить… Ну ладно, давай прикрепительный талон.

Выйдя от парторга, я отправился, наконец, в свой кабинет, чтобы принять дела.

Так начался первый день моей последней загранкомандировки, которая продолжалась без малого шесть лет.

Ящик для писем от покойника

Немецкий язык очень точен и конкретен. Образность ему присуща в гораздо меньшей степени, чем, скажем, языку русскому. К примеру: по-немецки Genuisegarten — сад для овощей, а по-русски — огород; по-немецки Mähdrescher — косящая молотилка, а по-русски — комбайн; по-немецки Hauptstadt — главный город, по-русски — столица.

Прогуливаясь с корзинкой из ивовых прутьев по чистому, ухоженному лесу в окрестностях Бонна и собирая мароны — благородные грибы, цветом напоминающие спелые каштаны, Петр Сутырин размышлял как раз об этой особенности немецкого языка. Вспомнил, как однажды, когда он еще учился в разведшколе, его подвела беззаветная убежденность в неспособности немцев мыслить образно. Была весна. Он размечтался и засмотрелся на дерущихся за окном аудитории воробьев. И тут преподаватель немецкого языка назвал его оперативную кличку и предложил перевести написанное на доске немецкое слово Totenbriefkasten (ТВК). Петр вскочил и сходу выпалил: «Почтовый ящик для писем от покойника». Вся группа покатилась со смеху. Немец, печально взглянув на Петpa, объяснил, что покойник тут вовсе не при чем, а слово это переводится как «тайник». Компонент «tot» — (мертвый) подчеркивает надежность данного способа связи. Дескать, не продаст, как мертвый, надежен, как мертвый.