Ярость жертвы - [64]

— Где же твой папочка? — спросил я, просто чтобы нарушить затянувшуюся опасную паузу.

Дальше все происходило, как случается в мечтах прыщавого подростка. Действительно, не тратя времени даром, умелая девица как-то ловко подкатилась бочком, разгуляла, растревожила мою податливую плоть, задумчиво улыбаясь, оседлала верхом и поскакала в трудный одиночный забег, деловито постанывая и, точно в падучей, закатывая глаза. Наблюдать за ее беспамятным путешествием, за ее мощным погружением в оргазм было приятно и поучительно, но так же быстро она и насытилась, как завелась. Натянула шортики, поправила сбившиеся на щеки пряди и спокойно уселась на стул.

— Вот и познакомились немножко, — произнесла удовлетворенно. — Тебе понравилось, дорогой?

— Да я же не успел ничего.

— Извини, это я виновата. Ужас как возбуждаюсь, когда с полутрупиком. Четвертушка, гадина, подо мной и околел.

— Некромания, — авторитетно определил я. — По нынешним временам не считается извращением, а так — направление умов. Но почему ты думаешь, что я полутрупик?

— Папочку не знаешь. Он хороший, добрый человек, но не любит, когда нагличают. Старичку твоему тоже облом. У-у, какой он гордец. Обязательно его выпрошу у папочки денька на два. Все-таки я из-за вас сильно пострадала. Чуть не простудилась в этом грязном сарае… Чаю хочешь, любимый?

Она хлопнула в ладоши, прибежал Витя Кирюшин, мой земляк по Афгану, где я не бывал, хмурый и по-прежнему заспанный. Опять в тельняшке. На Валерию он не смотрел и на меня не смотрел, как-то странно таращился в дальний угол.

— Витюня, чайку, ликеру, закусок! Живо!

Через пять минут бычара все заказанное доставил на большом фаянсовом подносе. Пока устанавливал чашки на тумбочке, Валерия ущипнула его за бок.

— Во! — сказала восхищенно. — Кругом мышцы, как у буйвола.

Витюня ненароком взглянул на меня, и я понял, что нынешняя служба ему не совсем по душе.

За чаем, за куревом Валерия, разомлев, и вовсе разоткровенничалась. Сказала, что напрасно я принимаю ее за какое-то чудовище, за какую-то сексуальную маньячку. Она это якобы угадала по моим глазам. На самом деле она обыкновенная скромная девушка, которая мечтает лишь об одном: встретить солидного, порядочного, отзывчивого, но обязательно умного мужчину и выйти за него замуж. К сожалению, судьба у нее сложилась так, что большей частью ей приходилось иметь дело с разным отребьем, вроде Четвертушки, у которого на уме только разврат и всякие гадости. Правда, иногда папочка приводил в дом женихов совсем иного сорта, даже двух писателей и одного члена правительства, но, когда Валерия знакомилась с ними поближе, оказывалось, что это точно такие же бандиты, только замаскированные, что было еще противнее. От них от всех за сто метров воняло парашей. Ей давно хотелось отведать чего-нибудь свеженького, натурального, чтобы было, как в старом кино, и вот когда она увидела меня впервые, то сразу поняла, что мечта о замужестве близка к воплощению.

— Об этой потаскухе своей забудь, — сказала она, помрачнев. — Вычеркни из памяти. Она недостойна тебя. Тем более ее тоже скоро замочат.

— Ты говоришь о Кате?

— Да, об этой твоей шлюхе развратной, общей с Четвертушкой.

— А где она?

— Как где? — лукаво подмигнула. — Здесь же, в подвале. Где еще ей быть. Хочешь повидаться?

— Хочу.

— Хорошо, устрою тебе. Но в последний раз, договорились? Попрощаешься с ней. Вечерком, не сейчас. Сейчас тут полно народу.

Никакой, даже самый опытный психиатр, уверен, не сумел бы определить, нормальная она или нет. Что-то было в ее злодейских повадках наивное, простодушное, беспорочное, но мне от этого было еще горше.

Глава девятая

Наконец я увидел Могола. Меня привели в кабинет, где за большим письменным столом сидел тучный человек лет пятидесяти — шестидесяти со смоляной, коротко стриженной шевелюрой и с голубыми круглыми глазами чуть навыкате, как у рыбы. Он молча разглядывал меня, переминающегося в трусах с ноги на ногу на ковре, а потом коротким мановением руки отпустил охранника.

— Садись, Саша, поговорим, да? — сказал Могол тем же точно голосом, что и по телефону, эмоционально безучастным. Я сел, куда он указал — на высокий стул с обитой черной кожей спинкой. Все это: и сам кабинет, меблированный в лучших традициях советского официоза, совершенно безликий, и поведение (сдержанное) хозяина — поразительно напоминало сцену из лучших времен — вызов проштрафившегося работника на выволочку к начальству.

— Кури, если хочешь. Вон пепельница.

Перед ним на зеленоватой под мрамор столешнице, рядом с телефоном лежала початая пачка «Кэ-мел», и он толкнул ее ко мне вместе с зажигалкой.

— Спасибо, — сказал я и с удовольствием закурил. К этому моменту я уже вспомнил, почему этот человек показался мне знакомым: несколько раз он мелькал на телеэкране — сытое, умное лицо, выпуклый лоб, сильный подбородок, характерно грушевидная форма черепа. Не помню только, в каком качестве он появлялся — спонсором, экономическим советником, банкиром или правозащитником. Все эти ипостаси для замордованного российского обывателя давно слились в один портрет. Новые люди — вечно замышляющие какие-то козни, непонятные, пугающие, точно пришельцы, спустившиеся с небес. Оскопленный, обнищавший, спившийся, проворовавшийся русский народец на своей шкуре осознал, что спасения от пришельцев нет, все равно доконают, не так, так этак, но в полусонном мучительном томлении каждый вечер многомиллионной тушей усаживался у ящика и очарованно внимал бредовым речам. Загадка, которую разгадают, вероятно, лишь далекие потомки.