Ярость жертвы - [33]

Я со скрипом опустился рядом с Гречаниновым, и он заговорил так, будто мы вчера расстались:

— Видишь, пишут, фермер спасет Россию. Остроумно, не правда ли? Если еще учесть, что спасать ее, бедняжку, надо как раз от тех, кто это пишет. Ты что, Саша, какой-то вроде немного утомленный солнцем?

Виски поседели, а так — никаких перемен. Обманчиво грузный, с чистым сухим лицом, загорелый, с ясными, внимательными глазами. Даже если откажет в помощи, все равно хорошо, что он есть, спокойнее как-то на душе. Но он не откажет. Спросил уже чуть нетерпеливее:

— Ну что же, рассказывай, дружок. Кто тебя так уделал?

— История довольно долгая.

— Ничего, время есть.

Уложился я минут в пятнадцать. Лишних подробностей избегал, но старался не упустить ничего существенного. По мере того как рассказывал, Григорий Донатович все больше хмурился, а когда я дошел до появления бритоголового бандита в больнице, кажется, вообще заскучал и даже подавил легкий зевок, чему я удивился.

— Вам неинтересно?

Он подождал, пока две молодые мамаши, весело щебеча, прокатят мимо нас свои коляски.

— Напротив, очень интересно. Характерные штрихи социальной деградации… Но позволь задать один вопрос. Почему ты обратился именно ко мне?

Отчужденность, прозвучавшая в его тоне, мгновенно отрезвила меня. Действительно, почему? С таким же успехом я мог подойти к любому прохожему и пожаловаться, что у меня отбирают квартиру плюс требуют сто тысяч долларов, а потом, скорее всего, убьют. Какое вообще я имел право втягивать кого-либо в это дело, если считаю себя мужчиной? Тяжко сдавило в груди.

— Не знаю, — честно ответил я. — Мне казалось, вы хорошо ко мне относитесь…

Гречанинов улыбнулся:

— Да, я отношусь к тебе хорошо, как, надеюсь, и ты ко мне. Вопрос не в этом. Почему ты решил, что я тот человек, который может выручить тебя именно в этой истории?

— Выходит, ошибся.

Я сделал неуклюжую попытку подняться, но он меня удержал.

— Не спеши, Саша. Тебе ведь, насколько я понял, некуда больше торопиться?

— Тоже верно.

— Тогда, будь любезен, ответь еще на парочку вопросов. Эта девушка, Катя, кто она?

— Она? Работает в каком-то институте. Да нет, это вы напрасно. Если вы с ней поговорите…

— Забавное у вас получилось знакомство, да? Ты возвращался ночью домой, а она поджидала тебя в телефонной будке. Так я понял?

— Григорий Донатович, бог с вами! Откуда же она могла знать, что я остановлюсь? Да и потом… Ее уже два раза чуть не прикончили.

— Ты был при этом?

— Я был после этого.

Гречанинов усмехнулся, сверкнув белыми зубами. Я понимал, что его вопросы имеют определенный смысл. Но он не знал того, что знал о ней я, и этого не расскажешь. Но все-таки я попытался:

— Григорий Донатович, я ведь тоже не вчера родился. Она не из этих. Она, если хотите, совершенное дитя.

— Влюбился?

— Похоже на то.

— Где она сейчас?

— В машине. В издательском дворике.

— Покури, я минутку подумаю, хорошо?

Облегчение, какое я испытал, ведомо разве что алкашу, которому удалось с утра опростать на халяву стакан. Удобно опершись на спинку скамейки, я прикрыл глаза и глотал горьковатый дым, ощущая приятную щекотку между ребер. Солнышко ласкало кожу. Пусть подумает. Больше мне ничего и не надо. Пусть подумает, а я отдохну. Первый раз за много дней — без всяких мыслей, без подлого страха в подвздошье. Нет, страх остался, но помягчал, истончился, — мне не хотелось умирать.

— Саша, очнись! — Гречанинов улыбался. В его взгляде и мудрость, и сочувствие, и дружба. — Пожалуй, займусь твоим маленьким дельцем.

— Стоит ли затрудняться?

Он расхохотался открыто, громко, искренне, засверкав глазами. Я и не подозревал, что он умеет так смеяться.

— Молодец, Саша! Гонор из тебя не вышибли, это главное. Без гонора мужику конец… Займусь, займусь, не сомневайся. На то у меня есть свои причины.

— Какие, если не секрет?

— Ну, будем считать, сугубо личные. Да и скучно на пенсии. Однако, милый Саша, дельце может оказаться кровавым. К этому ты готов?

— Готов я или нет, меня не спрашивают.

— Тогда пойдем к твоей Кате.

Без меня Катя немного всплакнула. Глаза опухшие и бессмысленные. Плюс пожелтевшие синяки. Видок, конечно, не призовой. Гречанинов поздоровался с ней изысканно:

— Рад, мадемуазель, что в такой тревожной обстановке вы с нами! — Пожал ее худенькую ручку и улыбнулся. Впечатление было обычное: Катя порозовела и заискивающе представилась:

— Катенька!

— Гришенька, — пробасил Гречанинов. Не спрашивая разрешения, сел за баранку. Это тоже было нормально. Как утром Катя, я не собирался допытываться, куда он нас повезет. Вскоре он сам объявил:

— Доставлю вас, молодые люди, на дачу. Помнишь, Саша? Года три туда не заглядывал, надеюсь, не развалилась.

По дороге я большей частью дремал, привалясь к Катиному боку, а она поддерживала с Григорием Донатовичем светскую беседу:

— По-моему, я вас видела в каком-то спектакле. Вы ведь актер, верно?

— Только в той степени, — галантно отвечал Гречанинов, — как и все мы. Вы любите театр?

— Ой, когда-то обожала! В институте с подружкой ни одного спектакля в Лейкоме не пропускали. Увы, все это в прошлом. Разве теперь походишь в театр!

— А что такое?