Ярость - [25]

На правой руке у женщины, чуть повыше локтя, Соланка разглядел большой, плохо зарубцевавшийся шрам. Когда она заметила его взгляд, то тут же скрестила руки, чтобы прикрыть шрам левой рукой, не понимая, что эта отметина делает ее еще прекраснее в его глазах, поскольку вносит в безупречную красоту необходимый элемент несовершенства. Шрам демонстрирует всем, что ей можно причинить боль, что такая ошеломительная, неземная красота в одно мгновение может быть уничтожена, тем самым еще больше подчеркивая ее и заставляя бережно лелеять. Матерь божья, что за пафос в отношении совершенно чужой женщины, в замешательстве подумал Соланка.

Выдающаяся физическая красота притягивает к себе весь свет и становится путеводным маяком в объятом тьмой мире. Кто захочет вглядываться в сгущающийся мрак, когда можно обратить взгляд к ласкающему свету? Нужно ли говорить, есть, спать, работать, когда можно просто лицезреть красоту?! Зачем делать что-то еще, если можно просто взирать на нее до конца своей жалкой жизни? Lumen de lumine[13]. Созерцая ее невероятную, звездную прелесть, которая заставила комнату вращаться, будто пламенеющая галактика, Соланка думал о том, что если бы он пожелал оживить свой идеал женщины, если бы у него была волшебная лампа Аладдина, то его идеальная женщина ничем не отличалась бы от стоящей перед ним незнакомки. Мысленно поздравляя Райнхарта, который, похоже, завязал с бесчисленными «дочерьми бледнолицых», профессор одновременно представлял себя с этой смуглой Венерой. Она разбередила что-то в самых глубинах навеки закрытого для всех сердца Соланки и заставила его снова вспомнить то, о чем он изо всех сил стремился забыть: разрыв с далеким и недавним прошлым оставил в нем кратер, дыру огромных размеров, заполнить которую могла бы — чем черт не шутит! — любовь этой женщины. Старая тайная боль всколыхнулась в нем, взывая об исцелении.

— Извини, старина, пра-а-сти меня! — Слова Райнхарта долетали до Соланки словно с другого конца Вселенной. — Она производит такое впечатление на бóльшую часть человечества. И ничего с этим поделать не может. Не знает, как это вырубить. Знакомься, Нила, это мой друг Малик. Волк-одиночка. С женщинами он порвал раз и навсегда, что, кстати, видно невооруженным глазом.

Соланка отметил, как Джек забавляется, и заставил себя вернуться в реальный мир.

— К счастью для всех нас, — наконец изрек профессор, растягивая губы в некоем подобии улыбки, — иначе я непременно отбил бы ее у тебя. — И с досадой подумал: опять эти дурацкие созвучия. Нила — Мила. Желание преследует меня и предостерегает банальной рифмой.

Она работала продюсером в одной из лучших независимых телекомпаний, выпускала документальные фильмы. Как раз сейчас задумала проект, который требовал возвращения в родные места. На родине, в Лилипут-Блефуску, все очень непросто. На Западе люди думают, будто это настоящий рай среди Южных морей, идеальное место для свадебных путешествий или романтических уик-эндов, в то время как на самом деле там назревает серьезный конфликт. Отношения между индолилипутами и коренной народностью, элби, которая пока составляет большинство населения, но только пока, быстро накаляются. Чтобы привлечь внимание к проблемам своей страны, проживающие в Нью-Йорке представители противоборствующих сторон планируют провести на улицах города марши протеста, причем оба должны состояться в ближайшее воскресенье. Это будут немногочисленные, но яркие манифестации. Маршруты проложены так, что представители противостоящих кланов никак не должны встретиться, и все же Нила готова поспорить, что без столкновений дело не обойдется. Сама она намеревается принять участие в марше. Она говорила о политических волнениях на крошечном кусочке земли, и профессор Соланка видел, как пылали ее щеки. Для прекрасной Нилы этот конфликт был важен. Она все еще хранила связь со своей страной, со своими предками, и Соланка почти позавидовал ей.

— Здорово! А пойдемте все вместе! — азартно воскликнул Райнхарт. — Точно, мы все должны пойти! Малик, ты же пройдешь маршем ради своего народа? Ну, ради Нилы наверняка пройдешь, по-любому. — Избрав шутливый тон, Райнхарт явно просчитался.

Соланка видел, как напряглась и нахмурилась Нила. Нельзя относиться к подобным вещам так, словно это игра.

— Да, — проговорил Соланка, глядя девушке прямо в глаза, — да, я пойду на марш.

И они сели смотреть футбол. Последовали новые голы: шесть мячей удалось забить голландцам, югославы же под конец игры сумели провести одну ничего не решающую утешительную атаку. Нила тоже радовалась хорошей игре голландцев. Она любовалась темнокожими игроками голландской сборной, не завидуя их красоте и ловкости, без ложной застенчивости, видимо, считала их равными себе.

— Суринамцы, — заметила она, не зная, что высказывает мысль, много лет назад пришедшую в голову молодому Соланке во время поездки в Амстердам, — живое доказательство того, что смешение рас дает великолепные результаты. Только взгляните на них. Эдгар Дэвиде, Клюйверт, Рейкард сейчас в игре, в добрые старые времена был еще Руд. Великий Гуллит. Они все метеки, чужеземцы. Перемешайте расы, и вы получите самый красивый народ на земле. — И неожиданно добавила: — Я собираюсь в Суринам. В ближайшее время.