Ярость орла - [41]

– У тебя тонкая кожа, ее легко разрезать, моя милая. На работе в полях ты долго не протянешь. И твои девчачьи локоны и детская плоть станут пищей для ворон еще до конца нынешнего года. Единственное, о чем я жалею, что меня там не будет и я этого не увижу.

Римлянин еще раз ударил меня своей тростью, теперь по спине, но эти остающиеся без ответа реплики ему, видимо, уже надоели. Он отстал от меня, отошел и принялся орать на своих легионеров, чтоб те заставили нас двигаться быстрее. Но первая колонна, местные пленные из гражданских, была не в силах это сделать, и многочисленные удары и ругань, которыми их осыпали, имели результатом только то, что несколько мужчин и женщин свалились на дорогу. В конце концов центурион приказал сделать остановку, чтобы его избитые и полуголодные пленники смогли прийти в себя. Даже своими убогими мозгами он, видимо, осознал, что если эти избиения будут продолжаться, то все пленные погибнут, еще не добравшись до моря.

Мы устроились на отдых рядом с дорогой. Я оторвал кусок ткани от своей туники и перевязал полученную рану. К настоящему моменту у всех нас и туники, и штаны превратились в лохмотья и были перемазаны грязью. Нам не разрешалось выходить из строя, чтобы облегчиться, так что приходилось удовлетворять свои телесные потребности там, где мы стояли или ложились спать. Это означало, что все мы воняли, как нечищеные конюшни; однако если от нас и исходили такие мерзкие ароматы, наша охрана, как я подозреваю, испытывала гораздо большее отвращение, чем мы сами. Мне приходилось то и дело напоминать самому себе, что я – парфянский принц, потому что все пленные в нашей колонне – грязные, вонючие, небритые – мало походили на человеческих существ. Я, несомненно, чувствовал себя вовсе не как принц, даже не как нормальный человек.

На шестой день нашего кошмарного перехода, вечером, мы получили по более приличной порции еды – в первый раз со дня нашего пленения; охранники даже сняли с нас разлагающиеся головы. Также нам дали приличное количество воды.

– Что происходит, принц? – спросил Гафарн между двумя глотками воды.

– Не знаю, – ответил я, хотя и подозревал, что это какая-то жестокая задумка центуриона. Я потер голень, всю исцарапанную и окровавленную от постоянно натирающих ее кандалов.

– Тебе больно, мой господин? – спросил Гафарн.

Я лишь улыбнулся:

– Не более, чем тебе, Гафарн.

– Сколько еще нам тащиться по этой проклятой дороге, как ты думаешь?

– Не знаю. Но подозреваю, уже недолго. – Его, кажется, обрадовала такая перспектива. – Только помни, что когда эта часть нашего пути закончится, начнется другая, морем, и нас увезут еще дальше от Парфии.

В действительности же этот длинный пеший переход завершился на следующий день: мы миновали горный перевал и вышли на широкую мощеную дорогу с оживленным движением самого разного транспорта. Верблюды, повозки, запряженные лошадьми, ослы, нагруженные товарами, толкались и пихались, стараясь занять место в потоке, движущемся в обе стороны. Центурион остановил обе наши колонны, прежде чем мы вышли на эту дорогу, и согнал всех в одну группу. Охрана заняла позиции впереди, по бокам и сзади – он явно опасался, что кто-нибудь попытается сбежать, хотя, сказать по правде, мы были настолько вымотаны, что едва находили силы, чтобы шагать, не говоря уж о том, чтобы бежать. Мы шли все дальше, и воздух постепенно свежел, нас теперь обдувал освежающий прохладный бриз, и через час мы преодолели вершину холма и спустились в долину, которая простиралась и уходила вниз к темно-синему Средиземному морю. Хотя мы были в цепях, это подняло нам настроение, и мы на время забыли о том, что мы пленные. Мы смотрели на спокойное море, на порт, на гавань, которая была полна кораблей. Наша охрана была больше озабочена тем, чтобы держать нас подальше от других путешественников, поскольку те всячески измывались над нами, поэтому последний отрезок пути оказался менее напряженным и трудным. Шли мы медленно – транспорта на дороге по мере приближения к порту становилось все больше, приходилось даже время от времени останавливаться.

Когда мы достигли порта, нас провели по улицам прямо к пристани. Причалы здесь были забиты поддонами с товарами, которые загружали на корабли или выгружали с них. К длинному каменному пирсу, что тянулся через всю гавань, были пришвартованы десять-двенадцать бирем, кораблей с деревянными корпусами, с одним квадратным парусом на мачте, установленной в центре палубы, и двумя рядами весел с каждой стороны корпуса. Это, как я подозревал, были военные суда, потому что я заметил на носу каждого нечто, похожее на таран. Другие корабли, пришвартованные в порту, назывались триремы, мощные боевые суда с тремя рядами весел по каждому борту. Установленные уступами лавки под палубой давали возможность разместить по три гребца на каждой. На выносной платформе над планширом, выступающей горизонтально за границы палубы, размещался третий ряд весел и гребцов, чтобы они не мешали гребцам двух нижних рядов, размещенных под палубой. Мачты на триремах также были установлены в центре палубы.