Ярость обреченных - [75]

Нет, мы не прогнемся и не отступим – но как поведут себя в бою руги? Сколько воинов Ромоданского имеют реальный боевой опыт? Сколько из них способны ломать свой страх усилием воли, являя истинно воинское мужество? И чем отразилась в их сердцах весть о практически трехкратном превосходстве врага?!

Вспоминать выражение лица воеводы в момент доклада дозорных даже как-то страшновато – его исполненный ярости взгляд чуть ли не прожег во мне дыру. И только безмерное изумление пополам с растерянностью, отразившиеся на моем лице, несколько поумерили его пыл. А ведь поначалу князь всерьез считал, что мы с Бергарским приукрасили свои подвиги, набивая себе цену, – и тем самым ввели полководца в заблуждение насчет реальной численности врага! Но оставшаяся часть доклада дозорных, сумевших взять языка, расставила все на свои места: к заурцам прибыл вспомогательный корпус, практически полностью перекрывший понесенные потери.

Что же, как оказалось, я не лгал – только от этого не легче. Уверенный в своих людях и крепости подготовленной нами позиции воевода не стал снимать с севера мощный заслон в восемь тысяч воинов. Григорий Романович решил подстраховаться на случай неудачи Эдрика. Нет, конечно, он тут же отправил гонца товарищу воеводы, вот только прийти к нам на помощь они вряд ли успеют. А значит, четырнадцать против тридцати семи – таков расклад перед боем.

Перекопанный, отлично укрепленный редутами центр поля заняли приказы в пять сотен стрельцов – по одному на каждое из семи укреплений. Все пространство перед ними перекрыто гиштанскими рогатками, расположенными по самой бровке глубокого рва.

Левый фланг держит солдатский мушкетеро-пикинерский полк, правый – мои пикинеры и смешанный отряд стрельцов, рогорцев и лехов. Перед нами нет рва, а за спиной редутов, все укрепление состоит из гиштанских рогаток. Я предлагал воеводе подготовиться к обороне так же, как мы в свое время укреплялись у Ельчека, но князь решил сохранить возможность для маневра своей многочисленной латной конницы.

Вся легкая артиллерия придана пехотным подразделениям в поле, на порядок усилив крепость нашей обороны, а вот среднюю и дальнобойную князь развернул на невысоком холме – какая-никакая, а высота! Здесь же встали три тысячи пешцев-лехов вместе с моим отцом и… братом, здесь же расположена ставка воеводы. У самого подножия холм прикрывают справа – крайний редут, слева – ряды пикинеров. По сути, самое защищенное место, вот только я уверен, что и атаковать высоту будут усиленно.

Панцирная конница сосредоточена второй линией на флангах, причем за нами держатся четыре рейтарских полка по пять сотен всадников в каждом. Неплохое подспорье на случай, если нас все-таки потеснят. Одним словом, крепко и надежно, и против двадцати – двадцати пяти тысяч заурцев мы бы наверняка сдюжили. Да кто же знал, что у мамлеков еще один корпус в запасе имеется!

– Сколько же их!..

От невольного возгласа, раздавшегося позади, меня будто обдало морозом по коже. И ведь действительно, собранное в единый кулак заурское войско буквально заполнило все пространство впереди – так что не видно горизонта. Огромная, колыхающаяся темная масса пехоты и всадников врага, над головами которых возвышается целый лес копий, знамен и бунчуков, неотвратимо наползает на нас, словно буйствующая стихия.

И одно лишь это зрелище сокрушает сейчас мужество наших воинов.

Переживем ли мы этот день?!

Беркер-ага, стамбу агасы

– Каковы мысли моего первого советника, уважаемого командира корпуса ени чиры?

Голос у Нури-паши сухой и отстраненный, взгляд холодный и даже немного пренебрежительный. Ну что же, наш тонкий стратег вынужден старательно играть роль бесконечно уверенного в себе полководца, для которого противник – только прах под ногами, а самые близкие и доверенные люди – челядь, чье мнение спрашивают, лишь отдавая дань традициям.

А причина лицедейства обычно прямого и особо никого не стесняющегося сераскира сидит у дальнего угла шатра – со скучающей, исполненной реального презрения миной. Да, запросив вспомогательный корпус, Нури-паша как-то подзабыл, что командиром его поставили родственника султана по материнской линии, Мустафа-пашу.

Благодаря родственным связям с самим султаном Мустафа занимал в столице довольно высокое положение и много о себе мнил, хотя ничем выдающимся, на мой взгляд, не выделялся. Нет, далеко не дурак, но уж точно и не мудрец – да и умным, разумным человеком я бы его не назвал. Ибо, поддавшись могучему давлению окружающей его лести и роскоши, Мустафа позволил покорить себя гордыне и тщеславию, превратившись в мерзкого сноба – но при этом не лебезящего перед султаном. Султан же, не особенно одобряющий проявления подобной «независимости», или предпочитал не замечать родственника, или старался под любым благовидным предлогом сослать его в провинцию или в действующую армию. Высшая награда для многих военачальников – командование отдельным войсковым корпусом – для Мустафы является всего лишь очередной ссылкой.

Что еще можно сказать про родственника султана? Не самый последний трус, но и храбрости от него ждать не приходится, не самый последний подлец, но при случае в спину ударит без лишних сомнений. Словом, один из многочисленных представителей вырождающейся знати природных мамлеков, некогда славившихся своей честью, доблестью и воинским искусством, – но и не самый худший из них. Родись он в другой семье и начни свой путь со службы в ени чиры, и, как знать, может, вел бы сегодня орту в чине чорваджи-баши. А так… Под ногами не путается, и то ладно.