Ярость - [43]

Кречет что-то бормотал, загнул уже все пальцы, но разуваться не стал, поднялся неторопливо из-за стола:

– Похоже, все это решаемо.

В комнате словно ударил беззвучный гром. Оглушенные, мы вытаращили глаза, сидели как статуи из тяжелого свинца. Наконец Яузов проговорил с трудом:

– Как это... решаемо?

– А так, – ответил Кречет, – надо просто взять и решить. То есть, решиться!.. Василь Палыч, ты прав насчет засилья духовенства в жизни общества. Но если уж нельзя разом освободить людей от этого дурмана, то надо хотя бы уравновесить. С завтрашнего дня... нет, уже с сегодняшнего, буддистам и прочим индуистам в массмедия будет отведено места столько же, сколько и православной церкви. Это первое. Второе...

Все нервно двигались. Коломиец вскочил, лицо было белее мела:

– Но это же... это же удар по национальной культуре!

– Почему? – удивился Кречет. – А не реализация ли статьи Конституции, что все конфессии равны? Да и вы сами вроде бы отзывались о православии так, что услышь вас отцы церкви, вас бы не только отлучили, но заанафемили бы по всем статьям!

– Это другое дело! – воскликнул Коломиец. – Одно дело – ругаю свою религию, другое – чужие пробуют на ней когти и зубы. Все-таки православие всегда было государственной религией! Даже, когда церковь была отделена от государства, наши духовные истоки...

Кречет бросил насмешливо:

– Совсем недавно и Советская власть в России казалась незыблемой!.. Вон по всем каналам астрологи, гадалки, ясновидцы, шаманы, целители, колдуны, черт бы их всех побрал, а церковь хоть раз выступила против? А она обязана выступать!.. И бороться обязана.

Он взял со стола пульт ДУ, понажимал кнопки. На шести каналах из десяти шло праздничное богослужение из главного собора. Все блистало золотом, церковные иерархи двигались толстые, как стога сена, покрытые золотыми попонами, гудели как шмели монотонно и и усыпляюще. Покорная толпа рабов внимала благоговейно. А если кто и пришел просто поглазеть, то страшился поднять глаза.

– Я на что хочу обратить внимание, – сказал Кречет серьезно, в металлическом голосе появились человеческие нотки, – никто почему-то не замечает, что сейчас опасно не столько привилегированное положение православной церкви, как угнетенное состояние ислама! Привилегии расслабляют, мы это видим, а угнетенное положение сплачивает! Заставляет встряхнуться, смести сонную одурь, заставляет бороться, добиваться, а то и браться за оружие... Идиоты не понимают, что, дав исламу статус равноправия с православием, я тем самым ослабляю его! Те борцы за справедливость, которыми движется любой социальный прогресс, отойдут от ислама, займутся бизнесом, искусством, спортом...

Очень медленно на лицах членов кабинета проступало некоторое облегчение. Кречет не идет против православия, это дико было бы отказаться от такой мощной поддержки власти. Да и вообще... Наоборот – старается не дать возрасти недовольству народа против жирных и ленивых попов. Что ж, президент крут, но в логике и умении смотреть далеко ему не откажешь. А могучий кулак и свирепая воля позволяют проводить эти реформы...

Я видел по их лицам, что уже все или почти все успокоили себя этой сказкой. Хотели успокоиться и успокоились.

Страх холодил мое тело так, что я страшился протянуть дрожащую руку к чашке с кофе. Я-то знал настоящую глубину и ужас задуманных реформ.

* * *

До обеда разбирались с текучкой. К моему удивлению, сумели запрячь даже меня, хотя я каждое слово сопровождал извинениями, что я не специалист, я вам наработаю. Кречет успокоил, сообщив, что этот метод брэйнсторминга, которым они пользуются, называется «постучать в дурака», когда совет... гм, неспециалиста может натолкнуть на верное решение.

– Что-то вроде «Посоветуйся с женщиной и поступи наоборот», – пояснил ехидный Коган. – А с футурологом, так вообще...

Коломиец приподнял белоснежный манжет, отодвинулся, лицо приняло брезгливое выражение, но это сказывалась просто возрастная дальнозоркость:

– Ого!.. Мы молодцы. Впрочем, еще Бисмарк сказал, что Россия медленно запрягает, но быстро ездит!

За столом заулыбались, я видел даже, как расправляются плечи. Бисмарк, заклятый наш враг, величайший из канцлеров, если уж сказал такое, пусть сквозь зубы, то тем более его слова весомы. Друг может похвалить, а если признает враг, то...

Я тоскливо посмотрел по сторонам. Забайкалов перехватил мой взгляд, усмехнулся. Его рокочущий неторопливый голос прокатился, как тяжелая волна:

– Деза.

– Что? – переспросил, не поняв или не расслышав, Коломиец.

У него тоже грудь гордо выпятилась, как у петуха на плетне, что вот-вот запоет, и по его крику немедленно взойдет солнце. А не закричит свое «Кука-ре-ку», и никакого солнца, только ночь да звезды, спи вволю.

– Деза, – повторил Забайкалов так же неспешно. – Дезинформация. Уловка, которую запускает противник, чтобы ввести оппонента в заблуждение.

На него смотрел не просто недоверчиво, а с неприязнью. Даже Кречет насупился, сдвинул брови, на лбу пролегла глубокая морщина, словно противотанковый ров.

– Мы знаем, что такое деза, – сообщил он.

– Да?

– Но при чем тут деза?

– Бисмарк был гений, – сказал Забайкалов невозмутимо, даже довольно, словно это он в молодости успел побывать и Бисмарком. – Он сказал такое, зная русскую лень, что мы вот уже сотню лет вовсе не запрягаем. Знаем, что ежели восхотим, то слезем с печи, запряжем и... обгоним. Сам Бисмарк такое сказал!.. Эх, зря не сказал, что ежели русские кинутся с моста в реку, то вылетят лебедями. Кто знает, может быть, такого дурного народа уже не было бы...