Ярмарка теней - [27]
Капитан приложил затянутую в белую перчатку руку к золотым листьям козырька. Самодеятельный оркестр ударил «Читануга чу-чу». Все было необыкновенно торжественно.
— Подумайте над тем, почему разбежались радиоактивные крысы, Алек! крикнул с высокого белого борта Кроуфорд.
Треск мотора и голубые выхлопы сгоревшей солярки заглушили слова и скрыли лица.
«Крысы всегда бегут с обреченного корабля, — подумал Второв, — даже если они и радиоактивные. Но кто обречен: «Арлтон» или…»
— Прощайте, Джон! — закричал Второв, помахав рукой.
Но тот только помотал головой. Набежавший ветерок уносил слова и легонько курчавил зыбь…
Могучий «Антей» с русским экипажем уносил Второва домой. Самолет лег на левое крыло, и в иллюминаторах мелькнула серая синева океана. Потом опять показалось солнечное разреженное небо. За бортом 42 градуса мороза.
Второв удобно вытянулся в кресле и сунул памятные записки и рекламные проспекты в портфель. Все-таки это была интересная поездка. И важная. Он еще сильнее укрепился в мнении, что вторичные структуры белков скрывали какое-то ценное, но совершенно непредвиденное качество. Надо было идти вглубь. Падре правильно учуял. (Ну и чутье!) Если эксперименты Кроуфорда удастся повторить…
Мысленно он опять перенесся на несколько дней и на тысячу миль назад. Только что понял, что смутно беспокоит его. Достал машинописный текст:
«У меня теперь есть отдельная квартира в новом районе Москвы…»
— Ну есть, черт возьми, и что дальше? — проворчал Второв. — Обычная двухкомнатная квартира в кооперативном доме. Что за странный культ жилплощади? Конечно, я ждал ее и радовался ей, но вовсе не кисну я там в полном одиночестве. И никогда я не облизывал ее, как кошка. Там были порядочное, надо сказать, запустение, пока не приехала мать. В лаборатории действительно торчу по двенадцати часов. Вероника совсем другая…
Он опять прочел все, но это уже не произвело на него сильного впечатления. Он читал рассказ о жизни совершенно чужого человека. Даже внешне на него не похожего. Он действительно представлял себе лицо того, другого. Оно медленно выплывало из тумана и приобретало сначала расплывчатые, потом вполне конкретные черты. Так вырисовывается перед читателем лицо героя, внешность которого автор не описывает. Вырисовывается из поступков и слов, побуждений души и вещей, которые его окружают.
И Второв увидел этого другого человека, жизнеописание которого напоминало его собственное. Но это был совсем чужой человек. И лицо у него было совсем чужое. Совсем другое было лицо.
Машина солгала, потому что ничего не знала о той жизни, из которой пришел к ней он, Второв. Она перенесла на него весь свой механический опыт, богатый и бедный, вместе с тем опыт, полученный ею от окружающих.
И еще понял Второв, что тоже приобрел опыт, отнюдь для него не бесполезный. Он впервые серьезно задумался над тем, что собирается делать дальше и как живет сейчас. И что ему очень мешает. И что дает опору, когда приходится туго. К нему приходила несколько запоздавшая зрелость. Не столь уж молодой кандидат наук переставал быть мальчишкой. Начинался очень интересный процесс, за которым Второв следил как бы со стороны, но с теплым, дружеским участием.
Потом он стал опять думать о своей работе. Это были привычные мысли, и он почувствовал себя совсем хорошо. Тяготившая его неясная тревога растаяла, и стало легко и чисто, как в сверкающем надоблачном небе, за двойным круглым стеклом.
Захотелось поскорее очутиться дома. Перед глазами всплыла солнечная Москва. И стало совсем, совсем хорошо.
Прощай, Падре…
Второву показалось, что Падре как-то скис, изучив привезенные им материалы. Листки с выкладками, таблицы и графики он забрал к себе домой и три дня не появлялся в лаборатории. Потом вдруг позвонил Второву, велел захватить лабораторный журнал и срочно приехать. Голос его звучал тускло и устало. Впрочем, впечатление могло оказаться обманчивым. Разве телефонная трубка не искажает голос? Еще как искажает…
Второв сложил в свой шикарный желтого пластика портфель, который, кстати, прилипал в солнечный день к рукам, все, что удалось ему собрать по проблеме «АД» до отъезда на конгресс. Он сказал, что больше сегодня в институт не вернется, перекинул через руку пиджак и вышел во двор. Пятна осенней ржавчины легли уже на пыльные смородиновые листья. Трава совершенно выгорела и пожухла. За аккуратно подстриженными шпалерами крыжовника проносились троллейбусы, сплошным потоком шли машины. Оттуда пахло разогретым асфальтом и отработанным бензином. Жаль было покидать тенистый оазис институтского двора.
Второв провел рукой по черной металлической поверхности дьюара. Она уже успела нагреться на солнце. Не верилось, что внутри клокочет холодом жидкий аргон.
Второв взглянул в опаленное небо, шумно вздохнул и решительным шагом прошел в калитку мимо механиков в грязно-синих халатах, которые с великой предосторожностью разгружали кузов с кислородными баллонами.
Ему повезло. Первый же таксист снизошел до того, что притормозил и, высунувшись в окно, крикнул:
— Вам куда?
