Ярмарка любовников - [44]

В комнате Агатушки она присела на старинное низкое кресло, обтянутое таким же красным материалом, что и стены. Как всегда соблюдая во всем такт, Эме приехала в скромном костюме. В этих мрачных стенах ее мягкая улыбка не выглядела неуместной. Из широко распахнутого окна, выходившего в сторону видневшейся вдали деревушки, не доносилось ни единого звука. Дом Палларюэль возвышался над городом, и Эме со своего кресла могла видеть только небо. Солнце клонилось к закату.

– В какую даль мы забрались!..– нарушила тишину Меме. И, еще немного помолчав, добавила: – Как далеко ото всех… Пусть это банально звучит, но я тебе все-таки скажу: подумай только, в Париже со всеми нашими театрами и представлениями о жизни мы себя принимаем за центр вселенной и даже не подозреваем о том, что где-то вдали от нас живут люди… И такой размеренной, тихой жизнью, без наших тревог и волнений, без наших вечных вопросов…– Она слегка задумалась, по-прежнему улыбаясь. Затем, вставая, с живостью добавила: – Ну, хватит! Нельзя расслабляться. В путь!

Они пообедали, закрыли дом и отдали ключи на хранение соседке. Ночь их застала в машине, когда они неторопливо спускались по южному склону горы.

Въехав в долину, машина прибавила скорость. Не сговариваясь, они часто оглядывались, чтобы насладиться еще раз панорамой удалявшегося Кордеса.

Реми молчал. Его ничуть не волновало, что они могут сбиться с пути. Он передал Альберту дорожные карты, на которых накануне пометил синим карандашом маршрут. Впрочем, Альберт не досаждал вопросами, так как предпочитал полагаться на собственный водительский опыт, тем более что ему представился случай продемонстрировать свои водительские навыки.

Эме также не была склонна к разговорам. Она сидела на правом сиденье и по привычке держалась за мягкий поручень, находившийся перед дверцей. Она сама выключила свет в машине и всматривалась в темный пейзаж, мелькавший за окном. На ней было белое шерстяное пальто, а голову покрывала легкая соломенная шляпка. Всегда заботившаяся о своих удобствах, что было у нее своего рода навязчивой идеей, она выбрала для путешествия самые эластичные и мягкие перчатки на полномера больше, чем носила обычно. Время от времени она подносила к носу платочек, который держала в левой руке вместе с душистым пакетиком ириса.

Ее мягкая улыбка в темной кабине машины, преодолевавшей пространство, одно лишь ее присутствие создавало атмосферу умиротворенности. Сидя рядом с ней и прикасаясь к такому знакомому для него бедру, Реми полностью ушел в свои мысли, устремив взгляд туда, где свет фар вырывал из темноты то ровные ряды деревьев, то кусок стены. Он предавался тем особым раздумьям, которые навевает дорога, внося разнообразие в нашу жизнь. Какое-то время Эме не нарушала свободного течения его мыслей.

Но у нее появилось чувство, что не следует слишком долго оставлять молодого человека наедине с самим собой. Она ведь так хорошо его изучила! Ей не понадобилось много времени, чтобы привыкнуть к странностям Реми, к его неожиданным приступам застенчивости, к удивительному сочетанию в его характере ребячества и мужественности… Конечно, она не смогла бы точно сформулировать словами то, что бессознательно ощущала в характере Реми, так же, как ей не удалось полностью разобраться в себе. Однако она хорошо изучила людей! Когда она о ком-нибудь говорила: «Нет, этот человек на подобное не способен» или же: «Если она это сказала, значит, преследовала определенные цели», то всегда добавляла: «Не знаю почему, но я в этом уверена». И почти никогда не ошибалась. Ей были недоступны для понимания лишь люди противоположного характера. Например, она никогда не могла до конца понять Пекера. Без сомнения, эта задача оказалась непосильной для ее интуиции, и именно стремление постичь тайну его души заставило Эме так долго терпеть выходки Лулу. И даже теперь, когда она думала о нем – что происходило с ней довольно часто, – она словно наталкивалась на стену. Загадка его личности задевала ее самолюбие и одновременно возрождала ее чувство к нему.

Реми по натуре был ей близок. Ей не составило большого труда разгадать характер молодого человека, она его раскусила раз и навсегда. И теперь ее не заставали врасплох ни его слова, ни его жесты, ни желания. При любых обстоятельствах она могла заранее предсказать, что сделает или скажет Реми. И даже здесь, в машине, не зная точно, какие мысли его одолевают, она почувствовала, что настало время вывести его из задумчивости. Эме взяла его за руку.

Реми не вздрогнул от неожиданности. Между ними было полное взаимопонимание. Он прислонился к ней, немного вытянулся на сиденье, чтобы не возвышаться над Эме, и, положив ей голову на плечо, вздохнул от переполнявших его сердце грусти и покоя.

– Меме, дорогая…– прошептал он.– Меме…

Она поняла, что кроется за его едва слышными словами. Она почувствовала, что ему хочется поделиться тем, что лежало на душе. Она стала задавать вопросы, давая ему возможность высказаться. И он поведал ей историю Агатушки, историю, в которой Эме далеко не все было известно. Он рассказал о тайне, вернее, тайнах старой девы: той, что она по своей воле открыла ему перед кончиной, и той, что нечаянно вырвалась у нее.