Японо-китайская война 1894-1895 гг. - [9]

Окончательно тайпинов не добили только лишь потому, что в других частях Поднебесной бунтовали с другими лозунгами и целями — но не менее упорно и жестоко. Более восемнадцати лет длился бунт народности мяо в окрестностях Гуйчжоу; на Севере шестнадцать лет, с 1852 по 1868 полыхало «восстание факельщиков (нянцзюней)», в середине пятидесятых восстали мусульмане — дунгане и хуэй. В опасной близости от тайпинов активно действовали антиправительственные силы под руководством тайных обществ «Триада»; их сторонники носили на голове красные повязки, почему восстание получило название «бунта красноголовых»; эти тоже буйствовали полтора десятка лет… Китай полыхал как огромный костер. И стремительно терял материальное и нематериальное: имущество наравне с идеями и убеждениями как в правоте своего правительства, так и в непоколебимости конфуцианских принципов.

Однако по прошествии времени от постоянных поражений оправились правительственные войска. На первых порах они все еще избегали прямых столкновений, но постепенно перешли от пассивной к активной обороне. Мало того, власти тех провинций, по которым прошло восстание, начали создавать собственные вооруженные формирования, сильно напоминавшие партизанские отряды, сцементированные клановыми законами и личной преданностью своим командирам. Первыми отрядами такого рода стали «полки хунаньских молодцов», сформированные по разрешению цинского правительства видным чиновником хунаньского происхождения Цзэн Гофаном. Первые реальные победы над восставшими одержал именно он, причем и над тайпинами, и над «факельщиками», и над «красноголовыми» — по очереди. Создание вооружённых сил под командованием не маньчжурских, а именно китайских «генералов поневоле», имело очень большое значение. Во-первых, тайпинам и иже с ними давали понять, что за ненавистный маньчжурский престол выступают такие же китайцы, как и они сами, поскольку ужас гражданской войны для них страшнее, чем «ненавистные маньчжуры». Во-вторых, в Китае проявились региональные вооруженные силы, которые местные чиновники могли поддерживать в боеспособном состоянии и в которых служили люди, безусловно преданные им лично. По своей боевой мощи, они были примерно равны императорской армии, а по боевому духу намного ее превосходили. «Региональный милитаризм» стал очень важным фактором влияния в цинском Китае: теперь китайский чиновник, особенно высокого ранга, был еще и военачальником, и от его лояльности зависела не только собираемость налогов…

В то лихое время в окружении Цзэн Гофана появился молодой, способный и очень храбрый командир. Его звали Ли Хунчжан — помещик из Аньхоя, сумевший собрать и вооружить на собственные средства целую армию. О нем стоит сказать несколько слов подробнее.

Он родился в 1823 году и был вторым сыном малоизвестного ученого-толкователя Конфуция. Получил очень хорошее воспитание и образование — закончил академию Ханьлинь, готовившую кадры для замещения должностей чиновников. Во время восстания тайпинов собрал собственный отряд, который быстро разросся до армии. За боевые успехи и личную храбрость был отмечен всесильным генерал-губернатором двух провинций Цзэн Гофаном, бывшим одновременно командующим войсками в четырех провинциях: Цзянсу, Аньхуй, Цзянси и Чжэнцзян. Ли Хунчжан стал его секретарем. С 1862 года по протекции Цзэна стал губернатором провинции Цзянсу. За взятие Сучжоу Богдыхан жаловал его почетным званием «воспитателя наследного принца» и предоставил право носить желтую тужурку — знак высшей императорской милости. Позже, уже в самом конце компании против тайпинов, за новые подвиги, совершенные им при штурме Нанкина, где он командовал флотом, император пожаловал Ли Хунчжану потомственное дворянство и право на ношение «павлиньего пера с рисунком в виде двух глаз». Впоследствии Ли Хунчжан сменил своего покровителя, «генерал-губернатора обеих Цзинов» Цзэн Гофана на его должности и стал генерал-губернатором Цзянсу и Цзяньси.

Ли Хунчжан

Однако это было позже, а в описываемое нами время смута продолжала потрясать Поднебесную, и она ужасала. Она длилась без малого двадцать лет, войной была охвачена значительная часть всего застенного Китая. Были разрушены тысячи городов, практически уничтожена система орошения в центральных провинциях, резко упало производство шелка и фарфора — тайпины с усердием, достойным лучшего применения, разрушали печи для обжига фарфора и выжигали тутовник, поскольку эти занятия «кормили проклятых маньчжурских завоевателей». Из оборота были выведены значительные средства — именно в это время китайцы зарыли и утопили самое значительное количество сокровищ, иные из которых нет-нет да и находят уже в наши дни…

Тем временем вторая Опиумная война стояла на пороге. После смерти императора Даогуана на престол взошел его сын Сяньфэн, личность ничем не примечательная, считавший себя главным патриотом несчастного Отечества, порабощенного проклятыми европейцами. Его окружение соответствовало ему, и неприязненное отношение к европейцам в Китае стало повсеместным. Конечно, англичан, американцев, французов, да и русских никак нельзя оправдать в их стремлении урвать как можно больше от ослабленной войнами и бунтами страны, но провозглашать решительные намерения «изгнать проклятых бледнолицых из нашей священной страны» можно лишь в том случае, если таковые подкреплены сильной армией, дипломатией и общественным мнением. Ничего этого и в помине не было: армия ничем не отличалась от той, которая пришла с севера в семнадцатом веке, да и не всеми вооруженными силами мог управлять Пекин, дипломатия упорно считала всех вокруг потенциальными данниками Поднебесной и людьми низшего сорта. А что касается общественного мнения — не меньше половины населения собственной страны люто ненавидели правящую династию и готовы были воевать на чьей угодно стороне, лишь бы от нее избавиться: ей уже не прощали не только маньчжурской спеси, но и неспособности навести в стране порядок. Европейцы, активно проникавшие в Китай, помимо торговли, которая большинством населения всячески приветствовалась, пытались привнести в Китай и христианство — и эту идею никак нельзя признать удачной по причинам, частично указанным выше. Буддизм и конфуцианство никак не воспринимают христианские ценности, особенно в том, что касается первородного греха и влияния церкви в обществе. Неистребимое усердие всех без исключения христианских священников — католиков, протестантов, а впоследствии и православных — объединяло в противодействии им значительные массы китайцев, наученных горьким тайпинским опытом с его квазихристианскими экзерсисами, и именно этим можно объяснить столь непримиримую жестокость их по отношению прежде всего к священнослужителям. Их не жаловали, а за особое рвение даже убивали. Так и произошло с французским миссионером Шапделанем, известие о гибели которого получил в начале осени 1856 года, в самый разгар тайпинской смуты, английский губернатор Гонконга сэр Джордж Боуринг. Священник был убит якобы по прямому указанию высокопоставленного чиновника в провинции Гуаньси — опять Гуаньси!