Япония. В краю маяков и храмов - [85]
Несчастный администратор только горестно махнул рукой и пробормотал нечто вроде: «Профессор, и вы туда же, уж от кого-кого, а от вас-то я этого…» И удалился.
«Ну вот, — грустно констатировал Сакураи из-под стола, — таки отомстил мне этот сакешный чиновник за свое вчерашнее трехчасовое ожидание!»
А недавно одна знакомая прислала мне сообщение про компьютерный вирус. Мол, это от нее он ко мне переполз и надо его так-то и так-то найти и уничтожить, и отправить это письмо всем, кто есть в адресной книге. Короче, перепишите это письмо счастья двадцать раз и отправьте тем, кого вы любите. Я тоже психанула и отправила. Потом оказалось, что это не вирус вовсе, а безобидный файл «виндоус». Правда, к счастью, бесполезный. И от его удаления либо не удаления ровным счетом ничего не меняется. Потом Сакураи мне сказал: «Твое письмо про вирус меня очень порадовало, и я решил его отправить трем знакомым французским профессорам. Пускай и они развлекутся». Подробности реакции профессоров я у него по понятным причинам выяснять не стала…
Сакураи между тем продолжает геройские попытки по изучению русского языка. Недавно прихожу в университет, а он так серьезно говорит мне по-русски: «До свидания!» Малость перепутал, бедняга. С произнесением фразы «До свидания» вообще тяжеловато. Я как-то говорю — можно сказать проще: «Пока». А он: «Как-как? Бака?» А «бака», между прочим, по-японски значит «дурак». Нет, говорю. Уж лучше, кажется, в нашем случае говорить «До свидания». Но смех смехом, а что-то он запоминает. И не так уж мало. С ним даже в принципе общаться можно. По крайней мере, фраза «Чай будешь?» у него выходит очень и очень.
В пятницу я от них уходить собралась — говорю пацанам в мастерской: «Саё нара» (до свидания, значит). А они мне так радостно — «Саё-нара, ки-о-цукете!» (берегите себя). Сакураи на них грозно воззрился и говорит: «Это еще какое вам „ки-о-цукете“? Что надо сказать, когда человек уходит???» Они так смутились все ужасно, напряглись, заерзали, но Сакураи был неумолим. Тогда они, каждый как мог, сообщили мне по-рус-ски: «До свидания!» Это что же значит, пока меня не было, они там все коллективно тренировались произносить «До свидания»? Ха-ха!
Сакураи торчал со мной над конспектом про наши деревянные церкви прилежно почти целый день — это редкость вообще, он вечно куда-то обычно сбегает: то на лекцию, то аспирантов пугать, то в храм, а тут, видно, посвободнее был, вот целый день меня и донимал всякими потрясающими вопросами, на которых я, к своему ужасу, совсем не знаю ответов. Вот, например: каким модулем мерили эти церкви, когда строили? Господи, да понятия не имею, ну не метром же! У нас как-то на это никто внимания не обращает. А действительно — странно. Или это, может, просто я дура такая, что не знаю? Тут в Японии измерения — бог всему! Такой прикол: знаете, длина их сяку постоянно колебалась. Теперь намного проще в каждом отдельном храме промерять расстояния между колоннами и найти общий для них простой модуль — это и будет сяку для данного храма, чем пытаться этот модуль определить, исходя из исторических соображений! Так вот, часов в шесть вечера Сакураи вдруг сообщил, что идет на собрание, и мгновенно испарился. Я тоже закинула в рюкзак тетрадки и пошла читать про храмы синто — все польза какая-то. Часа через полтора Сакураи назад вернулся: «Ага, — говорит, — ты еще здесь — пошли домой». (Вот нашелся красавец на мою голову — как стемнеет, он меня из универа одну не выпускает: или к Косиде в машину определяет до станции, или сам провожает пешком. Боится. Не знаю, чего только, — тут тихо, как в раю, это вам не у нас. Но видно, уж такая у меня судьба — вечно за меня кто-то по вечерам боится.) Пошли мы с ним. Днем-то тепло было, а к ночи вдруг холод наступил и подул ветер страшный. Пока доскакали до станции — а там минут 25 топать, — замерзли просто до стеклянного состояния. Зашли в «Макдональдс» чаю попить, хоть согреться. Гляжу, а Сакураи чего-то у окна не сел, выбрал угол. Странно, думаю, я уже в принципе привыкла к тому, что многие предпочтения и закидоны у нас с ним одинаковые, так что у окна сесть — святое дело. Ан нет. Сидим в углу, руки об стаканы греем. Тут он так воровато на окно покосился и говорит:
— Если сейчас кто-то с нашей кафедры пойдет по улице и меня увидит, будет плохо.
— Почему? — спрашиваю.
— Да потому, что я, видишь ли, с собрания смылся и теперь вот если засекут — труба…
— Не, — говорю, — не страшно, если кто-то сейчас сэнсэя увидит, он возмущаться не станет, потому что если он тут сейчас ходит, то, значит, сам тоже сбежал!
— А и правда ведь, надо же, — хихикает Сакураи, — надо же!
С Сакураи приключилась аллергия. «Потому что какая-то гадость зацвела!» — как он объяснил. Тут и правда сейчас уйма всего цветет, хоть и октябрь. Очень красиво. Но Сакураи без конца чихает и трет нос — совсем как рысь, которая из любопытства сунула морду в еще не остывшие угли охотничьего костра. А Косида — он просто простудился и тоже чихает. Так они и чихают — то хором, то попеременно. Просто жалко на них смотреть. А недавно Сакураи воспитывал Фуруи у себя в кабинете. Я там же торчала. Бедный Фуруи — ему на правах любимого ученика всегда достается больше всех. За магистерскую работу: она у него не особо-то идет. Фуруи — практик. Он днюет и ночует в мастерской, абсолютно неподражаемо вычерчивает фасады реставрируемых храмов — огромные развороты сложнейших вычурных конструкций. Причем вполне способен делать это прямо с обмерочных набросков, им же и произведенных. После окончания аспирантуры Фуруи пойдет работать в самую крутую, старую и знаменитую реставрационную фирму. «Что мне с Фуруи делать, — горестно вздыхает Сакураи, — он умница и многого добьется, но ему надо получить степень… А что я буду без него делать, когда он выпустится?» И круг замыкается — Фуруи снова получает свое и беспомощно лепечет что-то про асимметрию расположения стропил над опорами в храмах школы Кеннин-дера… Когда-то же он защитится, куда ему деваться! В апреле выпуск. Очередную воспитательную акцию прерывают странные звуки из мастерской — соседней с кабинетом Сакураи комнаты. Я прекрасно понимаю их природу: это Косидин безумный чих. Но Сакураи почему-то тормозит и спрашивает, что это за шум, не телефон ли звонит. Мы с Фуруи начинаем тихо выпадать в осадок. «Чего вы угораете, что за кошмар там у нас в мастерской творится?» Фуруи берет на себя тяжелую миссию объяснений: «Сэнсэй, это не телефон, это там Косида чихает и сморкается!» «О господи, это невыносимо!» — Сакураи вскакивает и выбегает в мастерскую: — Косида, это невыносимо! Сделай что-нибудь, иди в аптеку, иди домой спать!
Автор — морской биолог — восемь месяцев изучал яркую и красочную жизнь коралловых рифов Явы, Сулавеси (Целебеса), островов Вали и У наука, грозного архипелага Кракатау, необитаемых коралловых островов. Работал он и в мангровых лесах, на скалистых порогах и пляжах в осушной полосе Яванского, Целебесского и Молуккского морей, Мадурского и Зондского проливов, бурного Индийского океана. Ему посчастливилось познакомиться с пышной тропической растительностью среди нетронутой природы, а также в замечательном Богорском ботаническом саду, с геологическими достопримечательностями, с величественными памятниками прошлых эпох и с прекрасным изобразительным и музыкальным искусством балийцев.
В книге этой вы найдете рассказ про путешествие увлекательное и в значительной мере необычное. Необычное потому, что оно сулило не только множество дорожных впечатлений, но и много серьезных опасностей, какими чреваты морской перегон речных судов и ледовая проводка. Необычное потому, что участники его прошли на самых обыкновенных речных судах около двенадцати тысяч километров через Россию — по крупнейшим рекам Европы и узким живописным речушкам Севера, по лабиринту шлюзов старинной системы и беспокойным южным морям, по простору новых водохранилищ и коварным морям Ледовитого океана.
В. Н. Наседкин в 1907 году бежал из сибирской ссылки, к которой был приговорен царским судом за участие в революционном движении, и эмигрировал в Японию. Так начались пятнадцатилетние скитания молодого харьковчанина через моря и океаны, в странах четырех континентов — Азии, Австралии, Южной Америки и Европы, по дорогам и тропам которых он прошел тысячи километров. Правдиво, с подкупающей искренностью, автор рассказывает о нужде и бездомном существовании, гнавших его с места на место в поисках работы. В этой книге читатель познакомится с воспоминаниями В. Н. Наседкина о природе посещенных им стран, особенностях труда и быта разных народов, о простых людях, тепло относившихся к обездоленному русскому человеку, о пережитых им многочисленных приключениях.
«Семидесятый меридиан» — книга о современном Пакистане. В. Пакаряков несколько лет работал в стране собственным корреспондентом газеты «Известия» и был очевидцем бурных событий, происходивших в Пакистане в конце 60-х — начале 70-х годов. В очерках он рассказывает о путешествиях, встречах с людьми, исторических памятниках, традициях. Репортажи повествуют о политической жизни страны.
Автор, молодой советский востоковед-арабист, несколько лет живший, в большой теплотой и симпатией рассказывает о повседневной жизни иракцев во всем ее многообразии. Читатель познакомится с некоторыми аспектами древней истории этой ближневосточной страны, а также найдет в книге яркие описания памятников прошлого, особенностей быта и нравов народа Ирака, современных его пейзажей.
Ирина Летягина в свои 26 лет была успешным юристом в крупной консалтинговой компании, жизнь била ключом, но чего-то явно не хватало. Все твердили о том, как нужно и как правильно жить, но никто не говорил, что на самом деле нужно жить так, как хочется самой. Потеряв всякое желание развиваться в юриспруденции, оставив престижный университет за спиной и бросив нелюбимую работу, Ирина отправляется в путешествие без обратного билета. И все только для того, чтобы найти себя и узнать, какой путь предначертан именно ей.
Живая, искрящаяся юмором и сочными описаниями книга переносит нас в край, чарующий ароматами полевых трав и покоем мирной трапезы на лоне природы.
Питер Мейл угощает своих читателей очередным бестселлером — настоящим деликатесом, в котором в равных пропорциях смешаны любовь и гламур, высокое искусство и высокая кухня, преступление и фарс, юг Франции и другие замечательные места.Основные компоненты блюда: деспотичная нью-йоркская редакторша, знаменитая тем, что для бизнес-ланчей заказывает сразу два столика; главный злодей и мошенник от искусства; бесшабашный молодой фотограф, случайно ставший свидетелем того, как бесценное полотно Сезанна грузят в фургон сантехника; обаятельная героиня, которая потрясающе выглядит в берете.Ко всему этому по вкусу добавлены арт-дилеры, честные и не очень, художник, умеющий гениально подделывать великих мастеров, безжалостный бандит-наемник и легендарные повара, чьи любовно описанные кулинарные шедевры делают роман аппетитным, как птифуры, и бодрящим, как стаканчик пастиса.
В продолжении книги «Год в Провансе» автор с юмором и любовью показывает жизнь этого французского края так, как может только лишь его постоянный житель.
Герои этой книги сделали то, о чем большинство из нас только мечтают: они купили в Провансе старый фермерский дом и начали в нем новую жизнь. Первый год в Любероне, стартовавший с настоящего провансальского ланча, вместил в себя еще много гастрономических радостей, неожиданных открытий и порой очень смешных приключений. Им пришлось столкнуться и с нелегкими испытаниями, начиная с попыток освоить непонятное местное наречие и кончая затянувшимся на целый год ремонтом. Кроме того, они научились игре в boules, побывали на козьих бегах и познали радости бытия в самой южной французской провинции.