Япония. Лики времени - [40]

Шрифт
Интервал

Одна из причин такой необычайной распространённости письменных форм общения заключается в высокой степени его формализованности. Легче написать письмо по всем правилам этикета, чем сделать это в устном сообщении. Кроме того, письменный текст в японской культуре всегда занимал главенствующее место. Это связано, во-первых, с особенностями самой иероглифической письменности и, во-вторых, с её материальной формой. Письменный текст можно хранить и перечитывать, а жизнь звуков коротка, устная речь не сохраняется во времени и пространстве. Поэтому для японцев зрительные смысловые образы первичны, а звуковые — вторичны. Это проявляется и в том, что в Японии, в отличие от других стран, редко дублируют зарубежные художественные фильмы, обычно их показывают с субтитрами. С каждым годом растёт число телепередач, в которых весь произносимый текст дублируется бегущей строкой в нижней часта экрана. Японскому зрителю привычнее видеть смысл, чем слышать его.

Глава 6

ГРУППА И РИТУАЛ

ЖИЗНЬ РЯДОМ С ВЕЧНОСТЬЮ

Социологи различают группы открытые и закрытые. К последним относятся такие, в которых человек не отделяет себя от группы и считает общие задачи собственными. Если личные интересы не совпадают с групповыми, то приоритет отдается последним. Это отражено в известном принципе мэсси хоко (отказ от личного в пользу общего), который сформировался не без влияния самурайского кодекса чести. «Быть вассалом — не что иное, как следовать за своим господином, доверяя ему решать, что хорошо и что плохо, отрекаясь от собственных интересов». Это одна из заповедей Хагакурэ («Сокрытое в листве»), известного наставления для воинского сословия.

Со сменой эпох объекты преданности и бескорыстного служения менялись: до 1868 года это был сёгун. удельный князь (даймё) или его прямой вассал, затем император. После войны для большинства японцев объектом служения стала компания, ближайшая и жизнеобеспечивающая группа. В бытовой речи к названиям всех фирм, независимо от их известности и величины, японцы добавляют вежливый суффикс — сан (Тоёта-сан, Тосиба-сан), тем самым придавая организациям персонализированный, личностный характер.

Японские группы и сегодня остаются закрытыми. Это значит, что отношения между членами внутри группы важнее внешних, а внутригрупповые правила имеют приоритетный характер. Если в интересах группы нужно нарушить какие-то внешние нормы, это должно быть сделано. Японское общество состоит из множества групп семейного типа, выстроенных по иерархическому признаку. Наверху пирамиды — государство и его правила, именуемые законами. Другим группам нарушать законы нельзя. Тем более что вся нация в какой-то степени ошущает себя своего рода семьёй, а в семье должны царить мир и согласие. Я. Хага писал по этому поводу: «Основные единицы западного общества — это отдельный индивидуум или группы индивидуумов. В Японии государство — это совокупность семей, и в этом принципиальное отличие».

Культ предков складывался в Японии веками. В древнем синтоистском ритуале центральное место занимали семейные алтари в честь богов-охранителей рода (удзигами), которые объединяли ныне живущих с предками. Главной задачей членов семьи оставалась забота о том, чтобы сохранить в неприкосновенности её честь и достоинство, приумножить потенциал и обеспечить преемственность поколений.

В начале XX века А. Николаев писал: «Вся конструкция семьи определяется… культом предков, составляющим первооснову всех религиозных взглядов японской нации. Целость семьи, её непрерывность в возможно далёком будущем и её глубокая преданность своему прошлому — вот на чём зиждутся семейные отношения. Эти принципы так сильны, что в жертву им приносят интересы личности отдельных её членов. И действительно, в очень многих случаях и государство признаёт за живую единицу не индивидуума, а семью; этот принцип… проводится с такой последовательностью и жестокостью, что приводит прямо в изумление представителей западной, индивидуалистической культуры» (Николаев, 50). Допрашивавшие русских моряков во главе с В. М. Головниным японцы поначалу не верили, что они родились в разных городах, но служат на одном корабле (Головнин, 86). По японским представлениям, такого быть не могло.

В Средние века семья, а не отдельный человек, имела социально признанный статус. Но в отличие от китайской или индийской семьи, основанной исключительно на кровном родстве, семья в Японии скреплялась ещё и социальным договором. Кровные родственники могли оказаться вне семьи, а не имеющие кровного родства могли быть приняты в неё. Глава рода имел право лишить кого-либо из детей права наследования не только благосостояния, но и семейной профессии. Как бы исключить из членов семьи. Если исключённому не удавалось закрепиться в другой семье, он попадал в касту отверженных.

С другой стороны, глава семьи мог назначить своим преемником не родного, а приёмного сына, воспитанника. Для усыновления требовались два условия: 1) усыновляющий должен быть совершеннолетним; 2) он должен быть старше усыновляемого, хотя бы на один день. Поэтому высокостатусные семьи, не полагаясь на природу, обычно набирали в дом воспитанников из числа дальних родственников или вообще чужих людей. В случае смерти или несостоятельности кровных наследников семейное дело имело гарантию достойного продолжения. Перечень домов, «поставлявших» потенциальных наследников, был закрытым, попасть в него считалось большой честью. Эту особенность семейного устройства отмечал В. М. Головнин (1776–1831), проживший в Японии два года в качестве пленника: «Нередко случается, что князь, видя неспособность всех своих детей, лишает их наследства, усыновляет достойнейшего из младших сыновей какого-нибудь другого князя, своего родственника или постороннего, воспитывает его сам и передаёт ему свой титул и владение. От сего обыкновения происходит то, что владетельные князья в Японии почти всегда бывают люди умные и способные к делам государственным» (Головнин, 345).


Еще от автора Александр Федорович Прасол
Сёгуны Токугава. Династия в лицах

Пятнадцать сёгунов Токугава правили Японией почти 270 лет. По большей части это были обычные люди, которые могли незаметно прожить свою жизнь и уйти из неё, не оставив следа в истории своей страны. Но судьба распорядилась иначе. Эта книга рассказывает о том, как сёгуны Токугава приходили во власть и как её использовали, что думали о себе и других, как с ней расставались. И, конечно, о главных событиях их правления, ставших историей страны. Текст книги иллюстрирован множеством рисунков, гравюр, схем и содержит ряд интересных фактов, неизвестных не только в нашей стране, но и за пределами Японии.


От Эдо до Токио и обратно. Культура, быт и нравы Японии эпохи Токугава

Период Токугава (1603–1867 гг.) во многом определил стремительный экономический взлет Японии и нынешний ее триумф, своеобразие культуры и представлений ее жителей, так удивлявшее и удивляющее иностранцев.О том интереснейшем времени рассказывает ученый, проживший более двадцати лет в Японии и посвятивший более сорока лет изучению ее истории, культуры и языка; автор нескольких книг, в том числе: “Япония: лики времени” (шорт-лист премии “Просветитель”, 2010 г.)Для широкого круга читателей.


Рекомендуем почитать
В пучине бренного мира. Японское искусство и его коллекционер Сергей Китаев

В конце XIX века европейское искусство обратило свой взгляд на восток и стало активно интересоваться эстетикой японской гравюры. Одним из первых, кто стал коллекционировать гравюры укиё-э в России, стал Сергей Китаев, военный моряк и художник-любитель. Ему удалось собрать крупнейшую в стране – а одно время считалось, что и в Европе – коллекцию японского искусства. Через несколько лет после Октябрьской революции 1917 года коллекция попала в Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина и никогда полностью не исследовалась и не выставлялась.


Укрощение повседневности: нормы и практики Нового времени

Одну из самых ярких метафор формирования современного западного общества предложил классик социологии Норберт Элиас: он писал об «укрощении» дворянства королевским двором – институцией, сформировавшей сложную систему социальной кодификации, включая определенную манеру поведения. Благодаря дрессуре, которой подвергался европейский человек Нового времени, хорошие манеры впоследствии стали восприниматься как нечто естественное. Метафора Элиаса всплывает всякий раз, когда речь заходит о текстах, в которых фиксируются нормативные модели поведения, будь то учебники хороших манер или книги о домоводстве: все они представляют собой попытку укротить обыденную жизнь, унифицировать и систематизировать часто не связанные друг с другом практики.


Нестандарт. Забытые эксперименты в советской культуре

Академический консенсус гласит, что внедренный в 1930-е годы соцреализм свел на нет те смелые формальные эксперименты, которые отличали советскую авангардную эстетику. Представленный сборник предлагает усложнить, скорректировать или, возможно, даже переписать этот главенствующий нарратив с помощью своего рода археологических изысканий в сферах музыки, кинематографа, театра и литературы. Вместо того чтобы сосредотачиваться на господствующих тенденциях, авторы книги обращаются к работе малоизвестных аутсайдеров, творчество которых умышленно или по воле случая отклонялось от доминантного художественного метода.


Киномысль русского зарубежья (1918–1931)

Культура русского зарубежья начала XX века – особый феномен, порожденный исключительными историческими обстоятельствами и  до сих пор недостаточно изученный. В  частности, одна из частей его наследия – киномысль эмиграции – плохо знакома современному читателю из-за труднодоступности многих эмигрантских периодических изданий 1920-х годов. Сборник, составленный известным историком кино Рашитом Янгировым, призван заполнить лакуну и ввести это культурное явление в контекст актуальной гуманитарной науки. В книгу вошли публикации русских кинокритиков, писателей, актеров, философов, музы кантов и художников 1918-1930 годов с размышлениями о специфике киноискусства, его социальной роли и перспективах, о мировом, советском и эмигрантском кино.


Ренуар

Книга рассказывает о знаменитом французском художнике-импрессионисте Огюсте Ренуаре (1841–1919). Она написана современником живописца, близко знавшим его в течение двух десятилетий. Торговец картинами, коллекционер, тонкий ценитель искусства, Амбруаз Воллар (1865–1939) в своих мемуарах о Ренуаре использовал форму записи непосредственных впечатлений от встреч и разговоров с ним. Перед читателем предстает живой образ художника, с его взглядами на искусство, литературу, политику, поражающими своей глубиной, остроумием, а подчас и парадоксальностью. Книга богато иллюстрирована. Рассчитана на широкий круг читателей.


Валькирии. Женщины в мире викингов

Валькирии… Загадочные существа скандинавской культуры. Мифы викингов о них пытаются возвысить трагедию войны – сделать боль и страдание героическими подвигами. Переплетение реалий земного и загробного мира, древние легенды, сила духа прекрасных воительниц и их личные истории не одно столетие заставляют ученых задуматься о том, кто же такие валькирии и существовали они на самом деле? Опираясь на новейшие исторические, археологические свидетельства и древние захватывающие тексты, автор пытается примирить легенды о чудовищных матерях и ужасающих девах-воительницах с повседневной жизнью этих женщин, показывая их в детские, юные, зрелые годы и на пороге смерти. Джоанна Катрин Фридриксдоттир училась в университетах Рейкьявика и Брайтона, прежде чем получить докторскую степень по средневековой литературе в Оксфордском университете в 2010 году.