Япония. История и культура: от самураев до манги - [21]

Как беспросветно

Беднякам на свете,

Как зябну я

В лачуге у себя!

Чтобы согреться,

Мутное сакэ

Тяну в себя,

Жую

Комочки соли,

Посапываю,

Кашляю до боли,

Сморкаюсь и хриплю…

Как зябну я!

Но как я горд зато

В минуты эти,

Поглаживаю бороденку:

«Эх!

Нет, не найдется

Никого на свете

Мне равного —

Отличен я от всех!»

Я горд, но я озяб,

Холщовым одеялом

Стараюсь я

Укрыться с головой.

Все полотняные

Лохмотья надеваю,

Тряпье наваливаю

На себя горой, —

Но сколько

Я себя ни согреваю,

Как этими ночами

Зябну я![11]

Окура с горечью продолжает, что ждет бедное семейство, в котором заболел кормилец:

У изголовья моего

Отец и мать,

Жена и дети

Возле ног ютятся,

И все в слезах

От горя и нужды.

Не видно больше

Дыма в очаге,

В котле давно

Повисла паутина,

Мы позабыли думать о еде,

И каждый день —

Один и тот же голод…

Нам тяжело,

И вечно стонем мы,

Как птицы нуэдори,

Громким стоном…

Недаром говорят:

Где тонко — рвется,

Где коротко —

Еще надрежут край!

И вот я слышу

Голос за стеной,

То староста

Явился за оброком…[12]

Стихотворения о любви часто выглядят на удивление современными, выразительно передавая такие общие для всех времен и народов чувства, как страсть, тоска от разлуки, сожаление. Стихотворение VIII века, приписываемое принцессе Хирокава, описывает всепоглощающую страсть новой влюбленности, случившейся с героиней после тяжелых опустошающих переживаний из-за разбитого сердца:

«Не будет теперь любви», —

Подумала я про себя…

Но вот —

Откуда пришла любовь?

И схватила, скрутила вмиг?[13]

Герой анонимного стихотворения умоляет прийти свою равнодушную возлюбленную, соблазняя ее видом сада:

Пусть даже я

Тебе совсем не мил,

Но на расцветшие цветы татибана,

Что здесь растут у дома моего,

Ужели не придешь полюбоваться ты?[14]

В следующем коротком стихотворении крестьянская девушка ждет на ночное свидание благородного возлюбленного:

Мои руки, так загрубевшие

От прополки риса, —

Сегодня он будет держать их в своих руках

Снова, вздыхая,

Мой юный господин из особняка[15].

Анонимное стихотворение, приписываемое солдату на границе, рассказывает, как рано наступившая зима напоминает ему о времени, проведенном с женой:

Я буду думать о тебе, любимая,

Вечерами, когда серый туман

Поднимается над камышами

И хрипло звучит голос

Кричащих на озерах диких уток[16].

Самый известный и уважаемый поэт сборника «Манъёсю» — Какиномото-но Хитомаро (точные даты жизни неизвестны), придворный невысокого ранга, служивший с 680 по 700 год трем государям. Он входит в список «Тридцати шести бессмертных поэтов» — наиболее выдающихся авторов стихов с VI по XI век. В «Манъёсю» Хитомаро принадлежат 19 длинных стихотворений и 75 стихотворений танка. Тематика его произведений весьма разнообразна: от стихотворений по случаю, посвященных членам императорской семьи, до искреннего выражения романтической любви. Одно из самых изысканных его стихотворений в этом сборнике, приведенное ниже, громоздко озаглавлено «Плач Какиномото Хитомаро, сложенный им при виде погибшего странника на каменистом побережье острова Саминэ в провинции Сануки». Это трогательное стихотворение было сложено после тайфуна во Внутреннем море; лирический герой выражает сострадание по отношению к жертвам стихии и отчасти идентифицирует себя с ними:

Замечательна страна,

Что зовется Сануки,

Где склоняются к воде

Водоросли-жемчуга,

Оттого ли, что страна

Блещет дивной красотой, —

Сколько ни любуйся ей,

Не устанет жадный взор.

Оттого ль, что боги ей

Дали жизнь на земле, —

Люди свято чтут ее.

Вместе с небом и землей,

Вместе с солнцем и луной

Будет процветать она,

Лик являя божества.

Там, из гавани Нака,

Что известна с давних пор,

Я отчалил в дальний путь,

И когда по морю плыл,

Я, качаясь на ладье,

Ветер,

Что в прилива час набегает, —

Налетел,

Нагоняя облака.

И когда взглянул я вдаль, —

Встала за волной волна

Бесконечной чередой…

Я на берег посмотрел —

С диким ревом волны там

В белой пене поднялись.

Море мне внушало страх,

И на весла я налег,

Ударяя по волнам,

С этой стороны и той

Много было островов,

Но известен среди них

Славный остров Саминэ!

На скалистых берегах

Я раскинул свой шалаш,

Оглянулся я вокруг

И увидел:

Ты лежишь,

Распластавшись на земле,

Сделав ложем камни скал,

Вместо мягких рукавов,

Изголовьем для себя

Выбрав эти берега,

Где так грозен шум волны…

Если б знал я,

Где твой дом,

Я пошел бы и сказал,

Если знала бы жена,

Верно бы, пришла она

И утешила тебя!

Но, не зная, где тот путь,

Что отмечен был давно

Яшмовым копьем,

Вся в печали и слезах,

Верно, ждет еще тебя

И тоскует о тебе

Милая твоя жена![17]

В целом этот период характеризуется созданием централизованного японского государства, которое, с одной стороны, организовывало себя по моделям с континента, а с другой — развивалось на основе собственных внутренних предпосылок. Следующие поколения императорского рода старались усилить свою власть при помощи внедрения норм и правил, позаимствованных у китайских династий: установления придворных чинов, основания постоянной столицы, кодификации системы наказаний и административного права, введения экзаменов на административные должности. Однако местные традиции не давали реформам развернуться слишком широко: для элит — членов удзи — сохранялись наследственные привилегии, а идея Божественного мандата, который может быть отозван у императорской семьи, наоборот, была отвергнута. Другим способом укрепить свою власть было покровительство и официальная поддержка буддизма — религии, защищающей императорскую семью и весь японский народ. В результате появилась широкая сеть храмов, включая блистательный Тодайдзи в Наре. Поэзия и исторические хроники этого периода также отражают дуализм исконных традиций и континентального влияния: если «Кодзики» и «Манъёсю» написаны на японском языке с использованием китайских иероглифов только для передачи фонетики, то «Нихон сёки» и «Кайфусо» полностью написаны на классическом китайском языке.