Япония. Год в дзен-буддийском монастыре - [38]

Хан-сан был вестником монастыря, и я имел возможность общаться с ним, а с остальными только работал, и, как только ударяли в колокол или в гонг, мое пребывание рядом с ними заканчивалось: я шел к себе в комнату или покидал монастырь — то на урок японского, то на незаконный отдых в бане или ресторане, то на прогулку возле монастыря.

Ko-сана я знал как смирного монаха, который молча и покорно выполнял все, что ему велели. Он привлек мое внимание тем, с какой молниеносной скоростью карабкался по деревьям. Ели в саду регулярно обрезали и подстригали, и Ko-сан, у которого имелась для этого специальная обувь с резиновыми подошвами, взбирался на дерево так, словно в предыдущей жизни был белкой. Я заметил, что он довольно часто пропускал занятия медитацией, так как в зале он сидел прямо напротив меня и, когда его не было, в однообразном ряду черных фигур появлялась дыра.

Я помог Ko-сану донести чемодан и спросил, куда он едет.

Он пробормотал что-то о доме и больном желудке, но выглядел настолько подавленным, что я понял, что случилось нечто более серьезное, чем простой уход из-за болезни.

Хан-сан объяснил, что случилось.

— Проблемы, — сказал он. — Его боли в желудке — как твоя боль в горле, когда тебе неохота идти среди ночи на медитацию.

— Но я всего-навсего переехал, — запротестовал я, — а Ko-сан уезжает насовсем.

— Да, — сказал Хан-сан. — Сегодня его выгнали. Настоятель со старшим монахом вызвали его к себе — и вот результат. Отцу он скажет, что физически слишком слаб для монастырской жизни, и займется, полагаю, сельским хозяйством, но потом, возможно, вернется.

Хан-сан на этом прервался: он был занят, его куда-то позвали, а в главном храме ударил колокол, возвещавший начало медитации.

Питер и Джеральд рассказали мне позже, что изгнание монаха довольно обычное дело. Иногда монах старается изо всех сил, но ему мешает какая-то внутренняя преграда, и он не способен добиться успеха. Монастырское начальство в таком случае пытается спровоцировать прорыв, причинить внезапный шок и изменить обстановку. Бывает, монах уходит по собственному желанию. Возможно, он найдет другого учителя, который окажется ему ближе, который будет чем-то на него похож. Возможно, вообще прекратит свое обучение или будет думать, что прекратил.

— Коан продолжит действовать внутри него, — сказал Питер. — Коан — это бомба с очень сложным часовым механизмом, и когда-нибудь, иногда годы спустя, эта бомба взорвется. С монахом многое может случиться, но работа наставника никогда не проходит даром.

— Но когда взорвется эта бомба? В этой жизни? В следующей? И разве не нужно монаху или бывшему монаху что-нибудь сделать, чтобы вызвать взрыв? Разве это механизм, который работает сам по себе?

Питера мой вопрос рассмешил.

— В этой жизни, в следующей жизни… Ты слишком много читал. Ты никогда не думал о том, что времени, возможно, не существует? Что нет ничего, кроме «сейчас»? «Сейчас» ты можешь что-то сделать. «Сейчас» — это вечность. И если «сейчас» ты ничего не сделаешь, ничего и не случится.

Это был один из тех ответов, исходящих, как я чувствовал, из одной реальности, которые были мне совершенно бесполезны, поскольку, как только я начинал в них разбираться, их смысл оказывался за пределами моего понимания.

Переезд не занял много времени и труда. Я приехал в монастырь с одним чемоданом и с одним чемоданом уехал. Питер погрузил мой чемодан на свой мотороллер, я сел на трамвай. Он жил в получасе ходьбы от монастыря, в доме с четырьмя комнатами и большим садом. Питер торжественно ждал меня у ворот. Он показал мне мою комнату, широкую просторную комнату с нишей, в которую японцы вешают свитки с картинами или надписями, ставят вазу с одним цветком или с красиво расположенными веточками и засохшими цветами.

Он назвал вполне приемлемую сумму, которую я буду платить ежемесячно, и повел к себе в комнату, где предложил мне подушку (ни стульев, ни другой европейской мебели там не было, он жил в японской обстановке) и налил кофе. Я почувствовал себя как при посещении настоятеля и решил говорить как можно меньше.

— Ты здесь, — сказал Питер, — потому что этого захотел наставник. Мне такая мысль и в голову бы не пришла. Я всегда жил сам по себе, мне это нравится. Тем не менее я буду выполнять свое задание как можно лучше. Надеюсь, мы будем полезны друг другу.

Он вопросительно посмотрел на меня, я кивнул. Его приветствие звучало не слишком дружелюбно, но, возможно, дружелюбие не является особенностью дзен-буддизма.

— Прежде всего тебе надо составить распорядок дня. Вот карандаш и тетрадь. Записывай то, что я скажу, если что-то не понравится, обсудим позже. Так. В три тридцать утра нас ждет настоятель. До этого мы должны помедитировать. Идти до монастыря полчаса, так что вставать тебе придется между двумя пятнадцатью и двумя тридцатью.

«Здравствуйте», — подумал я. В монастыре я вставал в три утра, лучше не стало.

— Полчаса на дорогу — это слишком много, — продолжал Питер. — Тебе придется достать какой-то транспорт, поскольку я не собираюсь возить тебя на мотороллере — это повредит сосредоточенности, и моей, и твоей. У моего приятеля есть старый мотороллер, который он отдаст мне за просто так, и мастерская за углом, где его фунтов за двадцать-тридцать починят. Таким образом, у тебя будет надежный транспорт, а это значит, что ты сможешь вставать на полчаса позже. И назад будешь добираться быстрее. Когда вернешься, будем завтракать, я буду готовить, ты мыть посуду. Потом будем вместе убирать храм, пока ты не научишься делать это сам.