Япония. Год в дзен-буддийском монастыре - [16]

— Змея! — проговорил я, задыхаясь. — Большая, толстая змея рядом с уборной. Если поспешить, можно поймать ее и убить.

Старший монах вставил свои зубы и улыбнулся.

— Не надо, — сказал он. — Эта змея живет у нас уже несколько лет и ловит мышей. Мы забыли тебя о ней предупредить. Просто обходи ее, она не опасная.

У змеи было даже свое имя, которое я забыл, с «тян» на конце. «Сан» значит «господин» и ставится после имен взрослых людей, а «тян» — после имен детей и домашних животных. Возвращаясь к себе в комнату, я был невероятно сердит на себя. Нет в мире ничего, что способно вывести человека из равновесия, — мне давно следовало это знать. Чтобы понять эту неоспоримую истину, вовсе не требовалось обучаться в монастыре. Ведь я не выходил из себя в былые времена, когда у меня спускалась на мотоцикле шина или когда я терял одну из своих любимых книг. Так почему вышел из себя, встретившись со змеей? И почему выхожу из себя сейчас, когда все позади? Вместо того чтобы обрести хладнокровие, я стал нервным и истеричным. «Идиот!», «Тупица!», «Дурак!» — целыми днями я обзывал самого себя, порой вслух и даже находясь в зале для медитации. Старшему монаху тоже приходилось кричать на меня.

— Бодрствуй! — повторял он.

В те дни я обнаружил кое-какие возможности сделать жизнь приятнее. Наступило время «облегченного обучения», а это означало, что мы встаем не в три часа утра, а в четыре, медитация по вечерам была отменена, нескольких монахов отпустили навестить родителей, а наставник отправился в Токио читать лекции. Из трех монахов, возглавлявших монастырь, двое уехали, так что старший монах был постоянно занят и мы редко его видели. Утром он давал нам указания на весь день и исчезал. Я помогал собирать хворост и работал в саду, потом учил японский язык и лишь по вечерам медитировал со всеми под надзором молодого монаха, который сокращал периоды и не обращал внимания на раскачивание и засыпание. Поначалу я сам стирал себе одежду — работа не из приятных. Теперь я купил две пары джинсов, кучу белья и рубашек. В магазине моего размера не оказалось, но там приняли заказ и через три дня с десятипроцентной скидкой доставили аккуратно упакованную одежду. Одежды стало много, я раз в неделю относил ее прачке, жившей по соседству. Я сменил ресторан — в первом меню оказалось довольно однообразным. Но самым важным моим открытием были общественные бани. В монастыре монахам позволялось пользоваться баней лишь раз в девять дней. Душ они принимали когда угодно, но он холодный. Монастырская баня была маленькой и состояла из железной бадьи, которую подогревал слабый огонь, поддерживаемый хворостом и листьями. В Японии мало леса, дрова там — роскошь. Кому-нибудь из монахов приходилось полдня нагревать бадью, и, когда вода в ней наконец становилась горячей, первым в нее забирался настоятель, а затем монахи — по старшинству. Я оказывался самым последним, так как недавно прибыл в монастырь. Это вовсе не значит, что мне приходилось сидеть в грязной воде — прежде чем залезть в бадью, японцы моются с мылом и обливаются из таза и только потом погружаются в горячую воду, чтобы попарить свои усталые кости и мышцы.

Баня, которую я обнаружил, была улучшенным вариантом монастырской. Нужно было немного пройти по узким улочкам мимо магазинчиков и лавок. По пути все со мной здоровались, все меня знали. В Киото тогда жило всего-навсего двадцать девять человек с Запада и более миллиона японцев. Я давал десять центов женщине на входе и раздевался на каком-то балконе в зале, на котором был виден не только этой женщине, но и всем посетителям. Женщины проявляли ко мне явный интерес: белые мужчины были для них внове, и хотя они наверняка видели их в кино, живое зрелище куда интереснее. Три измерения лучше, чем два.

Обычно я шел в баню ранним вечером и долго отмокал в большом бассейне, выложенном красивой глазированной плиткой. Раньше купались все вместе, но с приходом американцев возобладали новые идеи, и мужчины стали мыться отдельно от женщин. Вскоре я познакомился с постоянными посетителями бани, приветствовал стариков по имени.

— Здравствуйте, Ян-сан, — говорили они.

— Здравствуйте, Танака-сан, здравствуйте, Кобори-сан, здравствуйте, Сасаки-сан. Хорошая сегодня вода.

После чего все с довольным видом принимались жаловаться друг другу на жизнь. Я больше общался со стариками из бани, чем с монахами. Они расспрашивали меня, много ли приходится медитировать.

— Три часа каждый вечер, — с гордостью отвечал я, — а когда вернется настоятель, добавится еще два часа днем и один утром.

Старики сочувственно кивали головами и со значением переглядывались. У них появился странный знакомый.

— И что, болят ноги?

— Болят, — отвечал я, показывая больные места.

Монастырь моим походам в баню не противился, хотя старшему монаху о них наверняка было известно.

Глава 6 Рыба, которая умирает от жажды

Наблюдая за повседневными делами старшего монаха, я постепенно выявил особенности его характера, из которых наибольшее впечатление на меня производила невозмутимость. В своем поведении я, пожалуй, подражал скорее ему, чем наставнику. Наверняка он знал о том, что служит примером мне, да и другим монахам и послушникам. В любой эзотерической дисциплине очень опасно соотносить себя с другим человеком — ведь если тот сделает что-то, неприемлемое или неоправданное в глазах его последователя, пример разобьется на тысячи кусочков, а вместе с ним разбиваются и становятся бессмысленными образ, бог, дисциплина. Вероятно, понимая это, старший монах избегал экстравагантного поведения и строго подчинялся монастырским правилам. Он вставал раньше всех, ложился спать позже, во время медитации совершенно не двигался, вовремя ударял в колокол, за совместной трапезой следил за каждым своим движением. Несмотря на все это, в нем не было ничего жесткого — он легко скользил по жизни, был свободным, добрым, спокойным, пожалуй, даже беззаботным человеком, которого ничто не задевало. Когда я пытался о чем-нибудь с ним говорить, он выслушивал меня и тут же возвращал к тому, чем я занимался. Если