Японцы в Японии - [24]

Придя с работы, он прежде всего облачается в домашнее кимоно, без которого нет для него ощущения дома. В своей национальной одежде японец уже никак не походит на узкоплечего, втиснутого в стандартный европейский костюм современного "сараримэна" [5]. Кимоно делает его как бы выше ростом, превращает в мужественного, полного достоинства данна-сана. Усевшись за низенький столик и опустив ноги в специально устроенное под ним углубление, где в зимнее время установлена печка-хибати с раскаленными углями, он час-другой по крупицам будет впитывать благодатное тепло через ступни уставших и озябших за долгую дорогу домой ног. Иметь хорошо обеспеченный тыл — дом и семью, в которой денно и нощно хлопотала бы заботливая, снисходительная жена… Это мечта, которую вынашивает каждый японец. Но далеко не каждому удается к ней приблизиться. На пути к мечте долгие нелегкие годы борьбы за существование, бесконечная череда дней без домашнего очага, в тоске по тому, что японцы называют "офукуро адзи" — вкус пищи родного материнского дома.

Далекое и недавнее прошлое

Как проникнуть в тот мир, как постичь душу японца? Ответить на этот вопрос нелегко, даже если в Японии проведены многие годы и ты каждый день исподволь приобщался к привычкам и обычаям японцев. Древние говорили, что время уносит все, меняя имя, наружность, характер. Если брать индивидуума, то, возможно, это и верно. По-видимому, так нельзя сказать в отношении целой нации, иначе не было бы того, что принято считать национальным характером, национальными особенностями. В потоке времени многое гибнет, но остается корень народа, его "крепкое зерно жизни", по выражению Белинского. Вот почему каждый, кто пишет о Японии наших дней, о японцах XX века, вместе с ними оборачивается к их прошлому.

Интерес к японскому киноискусству особенно усилился в шестидесятые годы, когда и в Европе, и у нас в стране широко демонстрировались такие шедевры мирового киноискусства, как "Расёмон", "Голый остров", "Семь самураев". Мне было одинаково интересно и окунуться в далекие самурайские времена, и понаблюдать за реакцией зала. Тогда я еще не предполагал, что пройдет каких-нибудь три года, и показавшаяся столь необычной фигура японского средневекового воина будет чуть ли не ежедневно являться мне с экрана телевизора, всюду встречать меня на огромных рекламных щитах японских кинотеатров. Герой фильма был, видимо, не моложе восемнадцати лет, поскольку высоко подбритые на лбу волосы говорили об уже совершенном обряде гэмпуку: мальчик расстался с отрочеством, отказавшись от пробора посредине головы и двух связанных по бокам пучков волос. Широкие длинные штаны в складку, нарядная шелковая безрукавка, меч и кинжал за туго стянутым поясом. Тренированный, состоящий как бы из одних мускулов торс, мужественная неспешная походка и внезапная рысья резкость прыжка, за которым устрашающий и в то же время невольно привлекающий своеобразной грацией танец, воссоздающий стычку враждующих воинов на узких улочках старого японского города.

Фильм повествовал о печальной судьбе молодого человека из средневекового самурайского сословия: на свою погибель, он имел несчастье влюбиться. Движимый чувством, в трудную для любимой минуту герой продал свое оружие: длинный меч и кинжал. По "кодексу самураев" это навсегда бесчестило юношу. Стечение обстоятельств привело героя фильма к страшному концу — необходимости сделать себе харакири.

Согласно ритуалу обреченный вспарывает себе живот коротким мечом, а ближайший его друг для облегчения страданий рубит ему голову. Герой фильма, расставшись со своим боевым оружием, чтобы спасти от голодной смерти любимую, взамен настоящих мечей приобрел деревянные. В момент страшной церемонии он не смог деревянным мечом разом сделать себе харакири. Окружающие заподозрили несчастного в трусости, процедура затянулась, а бедный юноша, следуя жестокому кодексу своего сословия, все наносил и наносил себе колотые раны. Зал, оцепенев, следил за происходящим на экране. Вот все обагрилось кровью, открылась страшная рваная рана… Нескольких женщин в полуобморочном состоянии поспешно вывели из кинотеатра.

Нередко такие сцены преподносятся как свидетельство чрезвычайной нравственной силы средневекового японца, основанной якобы на глубокой вере в существование ниспосланных лишь японцам, как "избранным свыше", непреходящих духовных "ценностей". Между тем речь идет о попытках реабилитировать, утвердить заново сами эти "ценности", и прежде всего покорность существующему порядку, установлениям власти, национальное и кастовое чванство — комплекс именно тех качеств, которые в свое время превратили скромного японского труженика в бессердечного война-завоевателя, — готового покорять и властвовать. Веками воспитывавшееся в японцах ложно понимаемое "чувство долга перед отчизной" и приводило к таким трагедиям, как трагедия острова Сайпан, происшедшая в 1944 году при высадке на остров американских солдат.

Меня до глубины души потряс фильм "Трагедия острова Сайпан" — первый виденный мною фильм о Японии. Никогда не забыть конца фильма: солдаты, взяв ружья на изготовку, хладнокровно наблюдают, как сотни женщин — совсем молоденьких девушек и матерей с младенцами за спиной, с прижавшимися к ним подростками безропотно уходят все дальше и дальше, погружаясь по пояс, по шею, наконец, совсем, бесследно и навеки в холодные воды океана. Жертвы и невольные палачи. Палачи сами были обречены погибнуть. Так были они воспитаны, японские крестьяне, одетые в грязно-зеленую солдатскую форму. И никто им тогда не мог помочь, ибо обреченность была предрешена той самой психологией, которая формировалась веками и от которой чрезвычайно трудно избавиться.