Янка Купала - [5]
Что я мужик — все это знают,
И сплошь да рядом — свет велик —
Меня насмешкою встречают:
Ведь я мужик, простой мужик!
Читать, писать я не умею,
Негладко ходит мой язык.
Я всю-то жизнь пашу да сею —
Ведь я мужик, простой мужик!
...В болезнях, бедности страдаю
И сам себя лечить привык,
Я вовсе доктора не знаю —
Ведь я мужик, простой мужик!
Лицо Мысавского помрачнело, брови хмуро сошлись на переносице, губы, казалось, побледнели, когда выдавливали:
Уж, видно, я повинен сгинуть,
Как в темной чаще лесовик,
И псом бездомным мир покинуть...
Зато победным, торжественным аккордом прозвучали заключительные строки, утверждающие человеческое достоинство мужика:
Но если жить я долго буду,
Коль будет жизни путь велик,
Вовек я, братья, не забуду,
Что человек я, хоть мужик!
И тот, кто жизнь мою узнает,
Услышит только этот крик:
Хоть мною каждый помыкает,
Я буду жить — ведь я мужик! >6
Мысавской был человеком эмоциональным и скрыть свое восхищение от прочитанного не мог. Но, по-видимому, сильно засело в нем и самое первое впечатление, когда он никак не мог связать воедино облик автора и стихотворение, только что прочитанное. Он и сейчас продолжал вопросительно смотреть на текст, точнее, на подпись под ним: Янук...
— Янук, — сведя в размышлении густые брови, тихо басил Мысавской. — Хорошо! Это от мужика, от его имени. Были же у вас, у белорусов, Яська-хозяин из-под Вильно, Матей Бурачок, Сымон Ревка, не так ли? Теперь к ним прибавится Янук, пусть. Но не кажется ли вам, молодой человек, — резко взлетает голос Мысавского, — что ваше сермяжное «Янук» не шибко вяжется с языческим «Купала»?.. Вы не мужик, а пишете о мужике. Ладно, с этим можно согласиться. Но вы же не язычник, чтобы называть себя им? Но коль уж назвались, пишите как их близкий потомок — автор «Слова о полку Игореве»! Читали?..
Ясь «Слова о полку Игореве» не читал и густо покраснел. Мысавской сделал вид, что не заметил смущения юноши, и продолжал:
— И все-таки, чтобы говорить от имени мужика, как вы здесь, — указал глазами на листок, — кем нужно быть?
— Купалой.
Ответ прозвучал столь уверенно и твердо, что теперь уже смешался Мысавской:
— Г-где логика?
— Я родился на Ивана Купалу. — У Яся было такое чувство, словно он в чем-то оправдывается.
— Ах, вот как! Добро, добро, — неизвестно с чем соглашаясь, кивает головой Мысавской. — А ваша настоящая фамилия, простите?
— Луцевич. Иван Доминикович.
— Впрочем, звучит, — подхватывается из кресла Мысавской. — Я-ну-ук-Ку-упа-ала. Луцевич Иван Доминикович...
— Доминикович?! Так я и знал! Поляк, католик, шляхтюк, а туда же — в мужицкую свитку рядиться. Интриганы!
Голос раздался неожиданно — откуда-то из-за полуоткрытой двери, неприятно-резкий, дребезжащий. Но Мысавской даже не повернулся на него, только лицо устало и брезгливо передернулось.
А из сумрака приемной в комнату шагнул некто в форменном сюртуке и, демонстративно обращаясь к Мысавскому, снова громко заговорил:
— Вы правы, Михаил Павлович, правы! Ку-па-ла, — презрительно скривились губы незнакомца, — и впрямь воскрешение языческой дикости. Стоит ли его приветствовать? А вообще-то, позволю себе доложить, Михаил Павлович, вот результат вашей сомнительной деятельности. Я не раз предупреждал: на кой вам пригревать всяких желторотых юнцов, которым бог знает что мерещится и которые черт знает что готовы учинить во вред нашему государю?!
Фигура в форменном сюртуке вела себя развязно. Но что Яся в незнакомце поразило особенно, так это глаза. Они то ли в самом деле страшно косили — правый глаз в левую сторону, левый в правую, — то ли казались такими, будучи на удивление глубоко проваленными в глазницах, но выражение их было хищным. Зелено-бутылочный, темный блеск роговицы усиливал это неприятное впечатление.
— Демагоги, — злобно витийствовал неожиданный визитер. — И вы, и этот...
— Лука Ипполитович! — Мысавской был в гневе. — Этот, как вы изволили выразиться, пришел не к вам. Такие к вам не пойдут.
— Зна-аю, зна-аю, — придавая своей позе и голосу значительность, не унимался смахивающий на привидение Лука Ипполитович. — Зато я, как видите, здесь: аз есмь, аз бых, аз бэнду >7. Так-то!
— Это мы еще посмотрим! — отрезал Мысавской. — Для дискуссий, кажется, не приглашал.
— Случайно, случа-айно попал на ваше ран-де-ву, — нарочито растягивал слова Лука Ипполитович. —■ Но прелюбопытно, должен доложить...
— Не из пугливых! — выдохнул Мысавской, отрывая кулаки от стола. Как огромный и неповоротливый Лука Ипполитович выскользнул в приемную, Ясь сразу и не понял.
— Гнида! Гадина! — не мог остыть Мысавской, но потом спохватился, что перед ним один только Ясь: — Извините...
— За что?
Показал глазами на дверь.
— Не испугаетесь? Вы же такой... — хотел сказать «интеллигентный», но что-то помешало, и он, чуть запнувшись, произнес: — ...Молодой. И как будто не от мира сего.
— Я не такой, Михаил Павлович, — ответил Ясь.
— Не такой? Какой же?..
Ясь был еще в том возрасте, когда человек больше?) частью живет во власти своих стремлений, не вызывающих у него ни тени сомнения относительно своей ясности и определенности. А Ясь теперь стремился только к одному, одного только желал — читать книги и писать стихи. О том же, что по силам ему, а что нет, что умеет, чего не умеет, Ясь имел еще смутное представление. Что он знал о себе? Знал, что у него «неприятный» почерк. Потому и не вышло из него писаря, потому и дал ему отставку следователь из Радошкович. Хотя, по правде, причиной там был вовсе не почерк. Уже в 1910 году Ку пала напишет своему первому биографу — Петербургскому литератору, уроженцу белорусского местечка Ко пыль Льву Максимовичу Клейнбарту: следователь
Данная книга не просто «мемуары», но — живая «хроника», записанная по горячим следам активным участником и одним из вдохновителей-организаторов событий 2014 года, что вошли в историю под наименованием «Русской весны в Новороссии». С. Моисеев свидетельствует: история творится не только через сильных мира, но и через незнаемое этого мира видимого. Своей книгой он дает возможность всем — сторонникам и противникам — разобраться в сути процессов, произошедших и продолжающихся в Новороссии и на общерусском пространстве в целом. При этом автор уверен: «переход через пропасть» — это не только о событиях Русской весны, но и о том, что каждый человек стоит перед пропастью, которую надо перейти в течении жизни.
Находясь в вынужденном изгнании, писатель В.П. Аксенов более десяти лет, с 1980 по 1991 год, сотрудничал с радиостанцией «Свобода». Десять лет он «клеветал» на Советскую власть, точно и нелицеприятно размышляя о самых разных явлениях нашей жизни. За эти десять лет скопилось немало очерков, которые, собранные под одной обложкой, составили острый и своеобразный портрет умершей эпохи.
Результаты Франко-прусской войны 1870–1871 года стали триумфальными для Германии и дипломатической победой Отто фон Бисмарка. Но как удалось ему добиться этого? Мориц Буш – автор этих дневников – безотлучно находился при Бисмарке семь месяцев войны в качестве личного секретаря и врача и ежедневно, методично, скрупулезно фиксировал на бумаге все увиденное и услышанное, подробно описывал сражения – и частные разговоры, высказывания самого Бисмарка и его коллег, друзей и врагов. В дневниках, бесценных благодаря множеству биографических подробностей и мелких политических и бытовых реалий, Бисмарк оживает перед читателем не только как государственный деятель и политик, но и как яркая, интересная личность.
Рудольф Гесс — один из самых таинственных иерархов нацистского рейха. Тайной окутана не только его жизнь, но и обстоятельства его смерти в Межсоюзной тюрьме Шпандау в 1987 году. До сих пор не смолкают споры о том, покончил ли он с собой или был убит агентами спецслужб. Автор книги — советский надзиратель тюрьмы Шпандау — провел собственное детальное историческое расследование и пришел к неожиданным выводам, проливающим свет на истинные обстоятельства смерти «заместителя фюрера».
Для фронтисписа использован дружеский шарж художника В. Корячкина. Автор выражает благодарность И. Н. Янушевской, без помощи которой не было бы этой книги.